«Безродная валлийка!» — язвительно шепнула Онорина. «Да, отдай ей единственный шанс на спасении, и она уморит тебя, так же как и я уморила пятого графа Камилле, твоего предка. Отдай, дурень, и погибнешь окончательно!»

«Замолчи!» — властно перебивает девичий голос. — «Cau i fyny! Y per o liw, enwau y ysbrydion y glaswellt, y ddaear a'r haul yr wyf yn erfyn i fynd i ffwrdd!»[1]

— Chi…

Пахнуло страхом

— Pwy wyt ti? Nid oes gennych unrhyw rym… na![2] — забормотала старуха растерянно. И завыла: — Nid oes per! dim![3]

— I ffwrdd![4] — отрезала девушка.

И вслед за ней знакомый низкий голос добавил:

Te Deum laudamus: te Dominum confitemur[5]…

Гремел мощный бас архиепископа Эстрейского, прославляя имя Господне в вечном гимне Амвросия Медиоланского, плавился и утекал из груди Филиппа де Камилле раскалённый гвоздь, безжалостно и на много лет вонзённый той, что из-за пустой детской обиды решилась продать душу и заполучить себе живую игрушку… Выла Онорина, и крик её таял где-то внизу, под ногами, в толщах земли; рыдал порочный ангел, и слёзы те были кровавые, горючие… А на молодого человека, временно забывшего, кто он, откуда и в каких временах заблудился, впервые за много лет снизошли покой и благодать.

… — Что с ним, монсеньор?

Бенедикт проводил взглядом процессию слуг, осторожно переносящих потерявшего сознание графа в гостевую опочивальню. Повернулся к встревоженному герцогу.

— Это бывает. Резкая смена климата — ну, представьте себе, зной Османии и наши холода, метель… Перенесённые в дороге треволнения, опасение за жизнь земляков… Люди крепкие порой расплачиваются за свою выдержку здоровьем. Всё, что ему нужно сейчас — отлежаться в тишине и покое. Уверен, доктор Полина скажет вам то же самое.

— Буду рад, если всё благополучно разрешится, — поспешно ответил герцог. — Разумеется, в Гайярде найдётся достаточно спокойных мест, чтобы наш гость поправился, и уж кто-кто, а Полина его отсюда не выпустит, пока не приведёт в порядок.

— Не сомневаюсь, — добродушно улыбнулся архиепископ. — Но, ваша светлость… Как ни прискорбно в такой вечер говорить о делах, я попросил бы у вас, как у хозяина сего гостеприимного дома, выделить какой-нибудь уголок для приватной беседы. Мне крайне необходимо уведомить кое о чём ещё одного вашего гостя…

… — Сир, — прямо заявил он, оказавшись наедине с королём в кабинете, предоставленном для разговора герцогом. — Как это ни прискорбно, однако о прискорбном происшествии, случившемся у нас на глазах я должен сообщить…

Он выдержал паузу.

— …Инквизиции. Виновница несчастья, произошедшего с молодым графом де Камилле, не должна оставаться безнаказанной.

Король, у которого из головы не шла побледневшая Рыжекудрая Ирис, первая ринувшаяся на помощь потерявшему сознание Филиппу, вздрогнул.

— Боже святый! Неужели вы говорите о нашей восточной гостье, монсеньор?

Архиепископ удивлённо приподнял брови.

— О нет, сир, с чего вы взяли? Это дитя чисто и невинно, мало того — само по себе сокровище, поскольку обладает удивительной созидательной магией… Но сейчас не о ней речь.

— Магией? — поспешно перебил Генрих. — Отец мой, позже мы непременно вернёмся к этой теме, не уклоняйтесь! Однако о ком же, в таком случае, вы намерены доложить Святой Инквизиции?

Его преосвященство глянул на короля проницательно.

— Думаю, имя сообщу не я, а вы, Ваше Величество. Ибо вы лучше знаете своих друзей, равно и обстоятельства их жизни. Но я намерен завести дело против той, кто, вопреки законам божьим и человеческим, привораживала к себе графа де Камилле уже много лет, ибо корни заклятья, которые удалось вырвать, оказались настолько мощные, что едва не утянули за собой его молодую жизнь. Скажите, вам известно, кто это может быть?

Генрих Валуа ругнулся сквозь зубы совсем не благочестиво. Потёр шею. Уселся на край письменного стола.

— Вот и разгадка его привязанности. Она всегда казалась мне какой-то болезненной…

Обернувшись, поискал глазами бумагу. Притянул к себе лист из обнаруженной стопки, прихватил подставки у чернильницы карандаш. Вряд ли их разговор в самом сердце Гайярда, умного замка, мог быть кем-то подслушан, но привычка к секретности брала своё.

— Сейчас я напишу вам имя некоей дамы…

Задумался.

— И вот о чём попрошу, ваше преосвященство… Не торопитесь с письмом в Инквизицию. Я не выгораживаю преступницу, но, как государь, тоже добиваюсь справедливости. Одна особа подозревается мною ещё в нескольких тяжких преступлениях, но у меня не хватает доказательств. Но, если мы объединим усилия, и вы порекомендуете мне кого-то из вашей братии… а я слышал, ваши люди порой обладают удивительными умениями, то… Возможно, мы сумеем восстановить истину, несмотря на давность преступлений?

Обойдя письменный стол, Бенедикт Эстрейский занял хозяйское кресло. Потянул к себе перо. Отщёлкнул крышку с чернильницы.

— Диктуйте, сын мой. Все ваши мысли, домыслы и замыслы. Разберёмся.

[1]- Замолчи! Силой цветов, именами духов травы, земли и солнца заклинаю — уходи прочь! (валлийск.)

[2] — Ты… Кто ты такая? У тебя нет власти… нет! (валлийск.)

[3] — Нет власти надо мной! (валлийск.)

[4] — Изыди! (валлийск.)

[5] — Тебе, Бога хвалим; Тебе, Бога, исповедуем… (лат.)

Вот уже неделю, как обитатели крайнего особняка на улице Роз пребывали в состоянии тихой паники. События непонятные, пугающие, на первый взгляд не касались тех, кто не был в них замешан; но так уж устроен человек, что, находясь в непосредственной близости от чужих трагедий, невольно начинает беспокоиться и за собственную шкурку. Первой не выдержала «чёрная» прислуга: начала потихоньку разбегаться. Пропали, тихо попросив расчёт, кухонный рабочий, посудомойка и двое мальчишек на побегушках/

Нынче же всерьёз задумался об уходе один из младших лакеев.

Несмотря на гордое среди простой прислуги звание «лакей», обозначающее близость к господам, на него возлагались самые грязные работы, вплоть до того, что приходилось подменять трубочиста: в прежние времена эконом жадничал нанимать работника со стороны, а в нынешние — зачем бросать деньги на ветер, ежели и свой бездельник справится? К тому же, в дом он был принят по случаю, «с улицы», без протекций и знакомств, похлопотать или заступиться некому… на ком же ещё ездить?

Худышка Пьер, хоть и прорывал острыми коленками и локтями штанины да рукава, но имел смазливую мордашку и доброе сердце, оттого-то, должно быть, пользовался особой популярностью у лиц женского пола, особо жалеющих его за кажущуюся измождённость. Заморыш, однако, не спешил срывать цветы удовольствия, а оказался малым рассудительным и строгих правил, и на днях умудрился тайком обручиться с камеристкой самой госпожи, хорошенькой Мари. Почему тайком? Хозяйка замужнюю прислугу не жаловала, считая, что ей одной должны служить с усердием, и нечего на всяких там мужей время переводить. Оттого — подумывали Мари с Пьером потихоньку подыскивать себе другое местечко. В каком-нибудь добром семейном доме, где много родни, детишек, старичков; пусть хлопотно, но там понимают.