Да. Кажется, Филипп понял. Достойных будущей… фаворитки, по меньшей мере. Ай да Бомарше, ай да хват! Нет, но каков! ни словом не обмолвился, негодник! И осуждать не осудишь, ибо конфидентность в таких вопросах превыше всего. Доверие короля — наивысшая ценность.

…Дети, уминали печёные каштаны, обжигаясь, вычерпывая ложечками из скорлупы рассыпчатую мякоть, а кто-то умудрялся извлекать ядрышко цельным и торопливо, пока не развалилось, окунать в яблочный соус с растопленным сливочным маслом, или просто в крупную соль. Герцогиня Марта с улыбкой распорядилась подать им морсу и лимонада, а гостям предложила перейти в гостиную, где женщин поджидал чудесный уголок, укрытый розами и азалиями в керамических вазонах, а для мужчин неподалёку от весело потрескивающего камина расставлялись шахматы и нарды. Пели невидимые скрипки и флейта-кларнет, пахло настоящим кофе, сдобой и… домом. Которого у графа де Камилле, пожалуй, никогда не было.

Вечер обещал быть долгим и приятным.

Если бы не эта только что разверзшая пустота в сердце, с которой Филипп вроде бы простился навсегда.

Он не знал, что далеко в заснеженной Лютеции Анжелика де Камю минуту назад подожгла его платок с монограммой и вышитой графской короной. Затем порыв ветра разметал остатки приворотного зелья, но то, над которым сильфида успела прочесть заклинание, успело сработать.

* * *

Казалось, он закрыл глаза лишь на мгновенье. Чтобы легче переждать приступ дурноты, неминуемо сопровождающий действие приворота. Как же он устал ото всего этого…

Филипп де Камилле не был ни влюблённым идиотом, ни тупым ослом, отстаивающим честь и достоинство бывшей невесты из чистого рыцарства и вопреки здравому смыслу. Конечно, полтора года назад он поначалу не поверил Аслан-бею, заговорившему во время доверительной беседы о проклятии навязанной любви. Ибо чувство это, как он наивно полагал, было отнюдь не навязанным, а вспыхнуло в нём давно, с юных лет, когда он впервые встретил очаровательную Анжелику, приехавшую в их замок вместе с матерью на именины графини де Камилле. Лулу едва миновал девятый год, а к её ногам падали пажи из благородных семейств, из обеих столиц наезживали известные скульпторы и художники, чтобы запечатлеть образ дивного создания… Будучи старше юной красавицы всего на три года, но ещё не торопившийся расстаться с детскими играми, Филипп рядом с ней вдруг почувствовал себя мужчиной, долг которого — беречь и защищать, ублажать и преклоняться, дарить весь мир…

… и сам не заметил, как попался в силки настоящего чувства. Во всяком случае, так он решил.

Тогда, в Константинополе, после первого снятия лекарем жёсткого приступа любовной хандры, когда от тоски хотелось иной раз впиться зубами в резные решётки на окне, он запаниковал. Ибо в груди образовалась странная пустота под названием «равнодушие». Она была страшна. Будто кто-то вынул сердце и вложил вместо него камень.

Но мудрый Аслан-бей, покачав головой, объяснил ему неосновательность страхов.

— Сейчас тебе кажется, юный друг мой, что ты утратил себя. Разумеется, ведь изъята большая часть эмоций… Но не большая, заметь. Не веришь? Что ж, проживи с этим неделю-другую — и поймёшь, что с потерей влечения к женщине мир не рушится. Ты просто привык: к душевной боли, к постоянным мыслям о той, что однажды предала тебя, к навязчивым мечтам о близости с ней… Не стыдись последнего, друг мой, это естественное желание для здорового мужчины — вожделеть предмет страсти. Нити привязанности настолько плотно вплелись в повседневность, что с первого раза их не оборвать. Но это возможно. Не сдавайся. Как говаривал мой учитель, нас здесь трое: ты, я и болезнь. Чью сторону ты примешь, за тем и останется победа.

И уже через несколько дней дыра в груди стала затягиваться. С удивлением Филипп поймал себя на том, что довольно долго может не вспоминать о голубых глазах порочного ангела; что любуется грациозной Ильхам с удовольствием … хоть и без вожделения. Впрочем, как однажды намекнул мудрый лекарь, отсутствие тяги к женщине могло быть одним из свойств приворота: дабы граф, повинуясь здоровым инстинктам, не пытался заглушить любовный голод с какой-нибудь случайной подружкой… Теоретически — чтобы убедиться в собственной состоятельности, можно было наведаться в некий приватный дом в Галате, для холостых и не очень европейцев, отягощённых кошельками и нерастраченным по причине долгого воздержания семенем. Но подобными утехами Филипп брезговал. Ему было достаточно обретённой, наконец, сердечной свободы. Да и небольшой опыт плотской любви, полученный ещё в юности с деревенскими робкими простушками, не прельщал…

Он видел старания бедняжки Ильхам, жаждущей очаровать его, и её досаду и огорчение, но ничего не мог с собой поделать. Ибо в нём твёрдо закрепилась привычка: рыцарское отношение к Даме, находящейся под его покровительством. Бывшая одалиска, не успевшая побывать на ложе султана и подаренная графу самим Хромцом, Ильхам навсегда стала для него освобождённой жертвенной овечкой, которую он однажды поклялся вернуть на родину целой и невредимой.

Наверное, иногда он всё же тупил, как осёл. Увы.

Смерть Аслан-бея стала для него ударом. А вдруг… опять повторится, накатит страшное любовное вожделение, голод, тоска, жуть. И всё это — до его возвращения во Франкию, где он намеревался первым делом посетить аббатство Сен-Виктор в Марселе, дабы исповедоваться и получить благословение от тамошних святых… Но обошлось. И он уже уверовал, что более с ним ничего подобного не случится, забыл о благих намерениях, и даже подумывал, а не встретиться ли ему, в самом деле, под каким-нибудь предлогом с Анжеликой, окончательно убедиться, что чары больше не действуют?

Но сейчас, на вечере у герцога Эстрейского осознал собственную глупость и самонадеянность. То, что творилось с ним…

Хотелось помчаться в конюшню, прыгнуть на первого попавшегося скакуна и мчаться к Старому порталу, а через него — в Лютецию… Лулу должна быть ещё там, непременно! Дороги перемело, она наверняка переживает непогодь в своём старом особняке. Ворваться в дом… Нет, по старому, усохшему до железной крепости плющу взобраться на балкон, выбить дверь, застать предмет страсти в спальне, настигнуть, завалить…

— …Шах, ваше преосвященство.

— Прекрасно, — с непонятным удовольствием откликается Бенедикт Эстрейский. Задумчиво приподняв бровь, выдвигает вперёд ферзя. Оказывается, в соперниках… нет, в соперницах у него Рыжекудрая Ирис.

А Филипп даже не заметил, когда успел переместиться в нишу у эркерного окна гостиной. Должно быть, выработанная с годами привычка уединяться в такие вот моменты наката чужой воли, да и возможное подсознательное желание глотнуть свежего воздуха привели его сюда. Хвала Всевышнему, что спас от проявления бесстыдной слабости у всех на глазах.

Рука сама легла на грудь, прощупывая под плотной тканью камзола и батистом нижней рубашки некий округлый предмет — защиту, дарованную когда-то мудрым старцем. Что же он сейчас не помогает? Или… Возможно, что без амулета он давно бы уже мчался, сломя голову, через сугробы и пургу, в Лютецию, к любимой…