Разве что — любовь…

Об этой самой любви она задумалась совсем недавно. Прежде и повода не находилось — размышлять об эфемерных материях.

Конечно, Ирис, как взрослая девушка, знала, что любовь существует. Где-то там, в немыслимых далях, преимущественно — в воображении поэтов и простых смертных с чересчур пылким воображением. Но в реальной жизни ей нет места. Рубаи, газели о пылких страстях, и даже европейские трагедии о влюблённых, гибнущих из-за разбитых сердец, наветов или заговоров — о, этот предмет изучался в Серале особенно усердно. Ведь каждая одалиска при возможной встрече с Повелителем должна блеснуть не только любовным искусством, но и умом: поддержать приятную беседу, развеять возможную скуку Солнцеликого, усладить слух музыкой и виршами… А о чём более всего уместно беседовать на ложе страсти и после оной? О любви, разумеется. Намекая на бескрайние чувства к своему господину и повелителю.

Одалиска должна постоянно твердить о своей любви, а в случае, если господину надоедает прямое напоминание — намекать, доказывать угождением, страстью… Но вот насчёт того, чтобы и впрямь её испытывать — о том на занятиях никто не упоминал.

А в христианских заповедях сказано недвусмысленно: «Жена — да убоится мужа своего…» Убоится. Не более.

Поэтому, как здравомыслящая девушка, Ирис очень рано утвердилась в мысли, что настоящей любви в этом мире не существует.

Кто станет спрашивать одалиску-избранницу, которой на смотринах султан величаво бросит платок — любит ли она повелителя? Её предназначение — обожать Повелителя до глубины души, быть преданной и верной до потрохов, до последнего вздоха… Тебя выбрали? Будь счастлива — и иди на ложе, исполняй свой долг. Если даже не взглянули — терпеливо жди своего часа, надейся, что он настанет, храни верность, целомудрие — исполняй свой долг. Ах, ты не одалиска, а девочка из свободной семьи? Будь послушна, почитай родителей, выполняй их волю и выходи за того, на кого укажут. Исполняй свой долг.

Когда воспримешь эти истины как единственно верные — жизнь становится проста и приятна. Делай то, к чему предназначена — и получишь сплошную выгоду: высочайшее внимание, подарки, наряды, безбедную жизнь. Даже если тебя сместят другие жёны и наложницы — господин по закону обязан уважать и содержать тебя, ты не останешься забытой и без куска хлеба. Все довольны.

Конечно, существует любовь к родителям. И к подругам. Это бесспорно, сомнений не вызывает и проверено на себе. Например, что бы она делала в султанском гареме без Марджины и Нергиз, которые защищали её, тогдашнюю замухрышку, от щипков и издевательств глупых гаремных курочек? И не было с их стороны ни расчёта, ни ожидания какой-то выгоды. А её нежность и привязанность к Аслан-бею, названному отцу — разве это не любовь? Мужей, конечно, любят совсем по-другому… но от старца ей досталось столько отеческой привязанности, сколько не выпадало от родного отца. Да что там — Баязед со временем и вовсе позабыл о её существовании…

А вот страсть воительницы Нергиз к султану трудно назвать любовью. Скорее, это завоевание желанной цели, своего места под солнцем и в сердце могучего воина. Из всех соотечественников, известных Ирис, любящей парой она могла назвать разве что Айлин-Луноликую и Али-Мустафу, внучатого племянника своего мужа. Единственных. Пожалуй, это было именно то исключение, подтверждающее правило.

Но тут, в Гайярде, у Ирис полетели к шайтанам все догмы, вбитые с гаремным воспитанием.

Она видела, с какой нежностью Бомарше берёт за руку супругу. И это — на восьмой год брака, в то время как, по заверениям опытных кальф, привязанность мужчины к одной женщине длится, самое большее, года три, а далее — сама мужская природа требует обновления. Невольно отмечала, как искрятся синие глаза Винсента Модильяни, когда доктор Полина, отчитывая его, нет-нет, да и назовёт в очередной раз варваром…а потом как-то смущённо улыбнётся. И к нынешнему дню успела услышать от четверых горничных и самой матушки Аглаи — надо же, она уже, по примеру окружающих, называет строгую домоправительницу «матушкой»! — печальную историю красавицы Эстер, после гибели которой Старый Герцог затосковал — и ушёл в звериный облик, навечно, как ему самому тогда казалось. А уж о чудесной любви Марты и Жиля — понимай: нынешних герцога и герцогини — приезжая гостья выслушала, наверное, не менее дюжины вариантов историй, баллад и трогательных сказок. Что в них было реально, а что додумано сентиментальными рассказчиками — теперь уже не догадаться.

Но совсем недавно, зачитавшись в библиотеке, она поняла, что…

Нет, о таком в двух словах не расскажешь.

После недели знакомств с городом, с интересными людьми, после поездки в Университет и блестяще проведённой церемонии дарения Наследства Ирис настолько утомилась, что назначила сама себе несколько дней отдыха. Гуляла в оживающем парке, насколько позволяли незатопленные дорожки, с любопытством наблюдала, как отступает вода, потихоньку возвращаясь в берега, как сдружившиеся Кизилка и местный Маркиз охотятся за мелкой рыбёшкой и выскакивают из тины, брезгливо отряхивая лапы, одинаково перепачканные, но страшно гордые, с добычей в зубах… Похоже, они соревновались, кто больше поймает. Смотрела с детишками, как садовники обновляют и развешивают на деревьях новые домики для скворцов; ребячась, запускала кораблики по отведённым в Луару ручейкам, и, поддавшись общему веселью, оставляла на щепках с лоскутками парусов «Записочки счастья» — с добрыми пожеланиями тем, кто их выловит. Да и вообще — всему божьему миру… Однажды, веселясь вот так с детьми, она подняла голову — и перехватила недоумевающий взгляд Филиппа де Камилле, застывшего истуканом на балконе, примыкающем к его комнате. Что уж там думал выздоравливающий граф — на его аристократичной физиономии трудно было прочитать. Лишь в глазах светилось нечто… Отчего-то молодая вдова почувствовала себя в тот момент семилетней девчонкой, играющей во всякие глупые игры в гаремном садике. Тряхнула головой — ну и ладно! — поправила съехавшую на бровь шапочку и задорно подмигнула детворе. Пусть взрослый скучный дяденька осуждает её сколько угодно. А ей до смерти надоели условности, приличия, этикеты, стремление выглядеть достойно, не подвести, не опорочить… Здесь, в Гайярде, можно оставаться самой собой.

После игрищ в саду ей пришлось поменять платье с насквозь промокшим подолом и рукавами, влезть в родной привычный кафтан и мягкие домашние туфли: она никак не могла привыкнуть к европейским каблучкам, стучащим по паркету. Новых гостей нынче не ожидалось, в Гайярде оставались «все свои», по выражению горничной, и поэтому Ирис без стеснения направилась в библиотеку прямо в своём восточном наряде, уютном, нигде не утягивающем, не утяжелённым пышными юбками, которые уж точно помешали бы лазить по стремянкам в поисках какого-нибудь раритета. Ибо слухами о герцогском уникальном собрании книг давно уже полнилась земля франков и галлов.

По рассказам интереснейшего собеседника, Максимилиана Фуке, она уже знала, что тома в библиотеке строго систематизированы, расставлены по тематике, и для удобства нахождения нужной книги заведён специальный шкаф-картотека. Поэтому трудностей с поисками у неё не возникло. Хоть поначалу и разбежались глаза от обилия тем, авторов, пометок… Даже руки задрожали от жадности, так захотелось набрать всего-всего и тотчас утащить в свои покои. Сдержав неуместный, но такой объяснимый порыв, она отыскала фолиант по семейному праву Франкии и Галлии и чинно перешла с ним в самый отдалённый угол библиотеки, к мягкому креслу и низкому столу, на который так удобно легла тяжёлая книга.