Как бы там оно ни было…

Рыжекудрая тряхнула головой.

Клянусь твоей памятью, о царица, воспетая в священной книге, клянусь, что отдам своё сердце и руку лишь тому, кого полюблю. Лишь тому, кому с радостью буду дарить поцелуи! А иначе… зачем красота? Зачем молодость и огонь в крови? Зачем сердечная щедрость и магия?

Так, наконец, решила её очнувшаяся по весне душа.

Пусть поиски суженого затянутся хоть на десять лет — Хромец может беситься себе, сколько угодно. Она сумеет себя защитить.

* * *

Давно уже в душе Филиппа де Камилле не случалось такого раздрая.

О том, что многолетний любовный приворот наконец снят, вырван с корнем — поведал ему Бенедикт Эстрейский. Как и о том, какое участие в сем процессе приняла небезызвестная гостья с Востока, Рыжекудрая Ирис, оказавшая ведьм… Нет, феей. Ведьмой он мысленно до сих пор называл её сам, иначе не получалось. Фея — это, в его представлении, нечто воздушное, миниатюрное, с прозрачными крылышками, порхающее с цветка на цветок; а огненноволосая разгневанная женщина, метнувшая однажды проклятье на весь его род — это как раз ведьма. И хоть он не видел Ирис ни разгневанной, ни проклинающей — образ ведьмы из видения накладывался на облик милой и безобидной, в сущности, девушки, искажая, наделяя зловещими качествами… Это мешало. Умом граф понимал, что нельзя поддаваться предубеждению. Сердце же сжималось каждый раз, стоило вспомнить о королевском поручении.

Да не мог он на ней жениться! Ему-то от одной мысли, что придётся ухаживать за ведь… феей, становилось не по себе. Во-первых, он не умел… нет, умел, конечно, лгать: на этом искусстве, утончённом до куртуазных вывертов, как раз и основано искусство дипломатии. В котором он поднаторел. Но в обычной жизни, не на государственной службе, Филипп не терпел обмана в других, а уж себе-то не позволял вовсе. И притворяться, лить дичь о прекрасных очах и прелестном голосе юной девы, а самому в это же время вспоминать, как очень уж похожая на предмет его воспеваний женщина прокляла его предка…

Нет, он не сможет.

Но самое главное — вдова, похоже, совершенно неискушённое дитя, в любви неопытно и простодушно; что, если он ей и впрямь понравится настолько, что она примет его предложение руки и сердца? И что тогда?

Камилле знал за собой эту извечную холодность. Ильхам как-то, не сдержавшись, бросила ему что-то о «ледяном сердце», а он… не нашёлся, что ответить. Как ей объяснить, что все мысли заняты другой, бессердечной, порочной, недостойной любви как таковой, но не менее от этого желанной? Понимал неестественность своей тяги, боролся, как мог — один Всевышний знает, скольких усилий стоила ему обычная бесстрастность. А теперь, когда всё завершилось, и образовалась в груди блаженная пустота — теперь блаженная! — он не хотел её заполнять.

Сама мысль о том, чтобы добиваться женщины, к которой равнодушен, вызывала отвращение.

А если он сам к ней привяжется? Нет, только не это. С него хватит многолетней зависимости. Едва почувствовать свободу — и самому сунуть голову в хомут? Ни за что.

А если она к нему привяжется? К чему он и ведёт… И потом, чего доброго, полюбит, начнёт требовать ответного чувства… С кого? Ведь он — ледышка, болван, не умеющий притворяться, и рано или поздно рыжекудрая красавица это поймёт и…

Проклянёт весь его род, как когда-то Онорина. Хоть она и фея…

Оказывается, старая ведьма, отомстившая его прапрапрадеду, тоже была когда-то феей. Но, как объяснил всезнающий Бенедикт, уже успевший многое разнюхать через свои секретные связи — вспышка гнева при известии о женитьбе любимого человека перемкнула в ней канал Света. Закрыла навсегда. Её магия сменила окрас. Но природа, природа-то оставалась прежней! Оттого-то, почувствовав родственную магию, Ирис Рыжекудрая сумела противопоставить ей свою. Обратить вспять действие зелья из каких-то цветочных лепестков, развернуть магию приворота к первоисточнику и… Судя по воплям, донёсшимся до Филиппа, старая карга отправилась прямо в преисподнюю. Не ходить ей больше по земле, даже в Туссен, не совращать малолетних прапраправнучек. Ведь Анжелика, в сущности, оказалась, хоть и дальней, но родственницей последнего Камилле, будучи прямым потомком того младенца, которого носила под сердцем когда-то фея, обратившаяся в ведьму. И жениться им никак было нельзя.

Граф с тоской глядел на объятый нежной зеленоватой дымкой парк, на подсыхающие клумбы, парящие дымкой, на сиреневые полянки гиацинтов, кажущиеся с его балкона пышными шапочками…

Шапочками.

Она так мило поправила головной убор, не заметив, что размазывает по щеке грязь. Но, кажется, от несовершенства облика стала ещё красивее. Но совершеннейшее дитя… Удивительно, что они, ровесницы с Ильхам, вышли из одного гарема, получили одно воспитание, но его «подарок» ещё три года назад казалась взрослой женщиной, а эта… Разве что подтянулась и оформилась из ребёнка в девушку, а как была крохой, не удержавшейся, чтобы не погнаться за кошкой, так, должно быть, ею и осталась.

Что же теперь делать?

Поручение короля равноценно приказу. Его невозможно не выполнить.

Но и терять едва обретённую свободу… немыслимо.

Надо с ней поговорить, внезапно решился Филипп. Она — умная девушка. И добрая. Другая… Вот Лулу, например, не стала бы играть с детьми, как с равными, возиться в грязной холодной воде с невразумительными щепками, будто и на самом деле с настоящими корабликами, разнимать поссорившихся ребятишек, рассказывать им сказки… Поговорить, признаться, как на духу, как на недавнишней исповеди Бенедикту. Она поймёт. И, может, мы заключим соглашение. Пусть хотя бы притворится, что не отвергает меня. Если она небогата, если средств, оставленных покойным супругом, может надолго не хватить — я обеспечу ей безбедное существование. Главное — чтобы Генрих уверился, что она остаётся во Франкии. Сейчас, после слухов о её способности притягивать благоденствие, он уже считает долгом королевской чести — оставить при себе этакое сокровище.

Он прикрыл створки балконных дверей и горько усмехнулся. Радуйся, ведьма. Ты давно в могиле, а ненависть всё ещё жива. Ибо последнему отпрыску рода Камилле, скорее всего, не суждено познать настоящей любви.

[1] Более подробно история Доротеи и Алекса, а также обстоятельства получения ею наследства изложены в трилогии «Иная судьба»

Впервые прибывшему в Лютецию путешественнику вряд ли удалось себе представить, что ещё каких-то три десятка лет назад, в бытность Филиппа Валуа, Лувр выглядел совсем не так. В сущности, он представлял собой обычную крепость на одном из берегов Сены; правда, со своей славной историей и не менее героическим предназначением. Возводя его четыре столетья назад, предок нынешних королей, Филипп-Август, позаботился таким образом о защите своего города. Ведь впереди маячил поход на сарацин, в компании с Ричардом Львиное Сердце. Всем известно, что со времён осады Трои военные миссии приобрели свойство затягиваться; троны же правителей при этом подолгу пустовали. А ведь, по выражению Аристотеля, природа «не терпит пустоты». Оттого-то нередко случалось, что, вернувшись с поля брани, какой-нибудь государь обнаруживал своё место занятым. И понятно бы, если соседом-королём; однако сюрприз мог преподнести собственный брат, дядя, или доверенный друг, оставленный для ведения дел, а то и злокозненная супруга…