капсуле. Никогда еще он не казался мне таким далеким, как тогда, в напоминавшем гроб прозрачном ящике.

Я дошла до больницы пешком, что заняло у меня 20 минут, и нашла нужное отделение общей хирургии. Тогда его временно разместили в довольно ветхой части больницы с мрачными узкими коридорами. Мне показали маленькую комнату с односпальной кроватью для меня и большой голубой кроваткой для моего сына. Я заволновалась. Разве персонал больницы не знает, что Джоэл спал в инкубаторе и его перевели в отделение специального ухода? Его никогда не оставляли одного в комнате. Хоть здесь за ним и присматривала медсестра, она не находилась в палате постоянно. Меня уверили в том, что за моим сыном будут тщательно наблюдать – медсестры будут проверять его состояние всю ночь.

Я настолько привыкла к «нашей» больнице, что расслабленный подход Грейт Ормонд Стрит ввел меня в состояние шока. Я быстро заметила, что здесь, в отделении общей хирургии, в отличие от отделения новорожденных, не было никакой желтой линии, а при входе никто не настаивал на немедленном мытье рук. Я с ужасом наблюдала за тем, как один врач уронил на пол ручку, затем подобрал ее и продолжил заниматься своими делами как ни в чем не бывало. Я бы уже промыла ручку и свои руки под горячей водой с мылом, высушила все бумажными полотенцами и покрыла дезинфицирующим средством.

Я никогда прежде не спала вместе с Джоэлом. У меня не было возможности просто сидеть на постели, пока он лежит рядом, или уносить его в другую комнату. Теперь мне разрешалось делать все это.

Той ночью я не могла выбрать, чем заняться: насладиться тем, что мы с Джоэлом остались наедине, или дать себе наконец выспаться. К утру я кое-что узнала о сыне: в ранние часы он спал и не плакал. Я по-своему ухаживала за ним – по большей части вызывая медсестру каждый раз, когда аппарат дыхания демонстрировал тревожные показатели (каждый раз тревога была ложной). И все-таки мне хотелось, чтобы Джоэл находился в общей палате, где медсестры могли его видеть, поэтому мне стало легче, когда его перевели туда.

К счастью, Джоэл оказался первым в списке на операцию. Ему не пришлось долго голодать. Нам не всегда так везло, и позже я узнала, что такое час за часом отвлекать своего ребенка, который ужасно хочет есть, перед операцией. Та еще пытка.

Хирургом была Кейт Кросс, деловая блондинка из Австралии, которая оказалась всего на четыре года меня старше. А еще (как я выяснила позже, когда Джоэл уже не был ее пациентом) она была мамой двоих детей. Кейт приступала к работе рано утром и, если не была на дежурстве, приходила домой к девяти вечера, когда малыши уже спали. Позже она рассказала мне, как поначалу встречалась с мужем в парке, чтобы отдать ему сцеженное молоко или покормить младенцев прямо там. Однако во время операции она казалась такой всесильной (больше производя впечатление сверхчеловека), что мы с Филом решили: она явно не может быть обычной матерью.

Мы встретились с ней вновь, когда я начала писать книгу. Кейт Кросс рассказала, что, когда она росла в Новом Южном Уэльсе, к северу от Сиднея, ее брат много времени проводил в больнице. Он был нездоров настолько, что бывало, семья думала, что он не выживет.

Юная Кейт много наблюдала за людьми, ухаживавшими за ее братом. Именно тогда она решила, что хочет стать детским врачом. Затем, получив медицинское образование, она влюбилась в хирургию – область, в которой врач может внести весомый вклад в чужую жизнь. Операция на младенцах – это не только кройка и шитье в миниатюре. Их тела в принципе функционируют по-другому: они быстрее дышат, сердца бьются чаще, большая часть их веса – вода, поэтому с ними легко происходит обезвоживание, почки и печень пока не работают так, как в зрелом возрасте. Недоношенные дети еще слабее: они не способны контролировать температуру своего тела, дышать и глотать, их вены тонкие, как паутина. Как писала в своих мемуарах Small Кэтрин Мьюзмеч, американка, работающая детским хирургом: «Их органы похожи на желе, они расползаются, когда наши требовательные взрослые руки тянут их в стороны или сжимают» (2).

– Ошибке нет места, поэтому действовать нужно аккуратно и точно, – сказала мне Кейт Кросс, когда разговор зашел о хирургии новорожденных. – И в этом есть своя прелесть, потому что можно отточить свои навыки. Это прекрасная операция, правда, прекрасная.

– Что вы имеете в виду, когда говорите «прекрасная»? – спросила я, удивившись ее выбору слов.

– В моей работе есть место искусству, – ответила она. – Можно провести параллель между тем, что делаем мы, хирурги, и тем, что делают, например, музыканты.

Когда Кейт оперирует, она входит в состояние полной боеготовности, и ее сознание становится кристально чистым – так ощущает себя атлет перед забегом или выступающий перед выходом на сцену.

Я попросила ее показать мне руки. Было ли в них что-то волшебное? Я не заметила.

– Если я пью слишком много кофе, они трясутся, – она ослепила меня улыбкой. – Поэтому перед деликатными операциями я выпиваю совсем чуть-чуть.

Я спросила, помнит ли она операцию Джоэла. Она кивнула.

– Помню, потому что мы беспокоились о том, что он слишком мал, а еще у него были проблемы с сердцем. В тот день она казалась мне убийственно уверенной, но теперь призналась: – Конечно, понимаю, что всегда могу допустить ошибку. Я сомневаюсь. Но, думаю, сомневаться необходимо. Последнее, чего хотят люди, – встретить врача, который так уверен и расслаблен, что перестает фокусироваться на работе.

Детским хирургам приходится отключать свои естественные человеческие реакции и во время работы игнорировать тот факт, что они держат в руках жизнь крошечных мальчика или девочки, иначе их накрывает ужас.

– Мы помним, что перед нами маленькие дети, однако не можем эмоционально к ним привязываться, – сказала мне Кейт. Если бы она встретила меня в парке, по ее словам, мы бы общались в другом ключе, но в больнице она была профессионалом своего дела. – Нельзя думать о ребенке так же, как думает о нем мать, потому что он в первую очередь мой пациент.

В тот день, в 2011 году, когда моему сыну предстояло перенести операцию, я выступала в роли взволнованной матери, а мисс Кросс – в роли уверенного специалиста. Наше общение было недолгим. Как хирург она почти никогда не имела свободного времени, а мы с Филом уже привыкли часами ждать девятиминутного разговора с ней. Я