момент я понял, почему это место носило название «Фонда Гекенхольта». Гекенхольтом звали мужчину, который отвечал за тот самый дизельный двигатель, выхлопные газы которого должны были вот-вот прикончить этих бедолаг в камерах. Унтершарфюрер Гекенхольт попытался запустить свой двигатель, но он никак не хотел заводиться! Подошел капитан Вирт. Он, очевидно, испугался, что я стал очевидцем этой неудачи. И да, действительно, я все видел и смиренно ждал. Мои часы с секундомером с точностью фиксировали происходящее. Прошло пятьдесят, потом семьдесят минут, но двигатель все не заводился! Люди ждали, запертые в газовых камерах, – и все без толку. Было слышно, как они плачут. «Прямо как в синагоге», – заметил профессор Пфанненштиль, штурмбаннфюрер СС и профессор кафедры общественного здоровья в Университете Марбурга-на-Лане, прижимая ухо к деревянной двери! Капитан Вирт, вне себя от ярости, одарил украинца, помогавшего Гекенхольту, одиннадцатью или двенадцатью ударами плети. Спустя два часа и сорок девять минут, – если верить моим часам, – дизельный двигатель наконец завелся. Все это время люди в четырех камерах, – четыре раза по 750 человек, четыре раза по сорок пять кубических метров, – были еще живы! Прошло еще двадцать пять минут. К этому времени, надо признать, многие из них уже были мертвы. Мы увидели это через маленькое окошко, когда свет электрической лампочки на мгновение озарил камеру изнутри.

Через двадцать восемь минут в живых осталось буквально несколько человек. Через тридцать две минуты все были мертвы!

А еврейские работники снаружи уже открывали деревянные двери. В качестве вознаграждения за этот кошмарный труд им пообещали свободу, а также скромный процент полученных ценных вещей и денежного фонда. Мертвецы остались стоять подобно статуям из камня. Места не хватало, чтобы упасть или хотя бы наклониться. Хотя они все и были мертвы, еще можно было различить среди них членов семей, которые держали друг друга за руки. Таких людей сложно было отделить друг от друга, чтобы освободить камеру для следующей порции несчастных. Тела бросали на улицу – посиневшие, мокрые от пота и мочи, с покрытыми экскрементами и менструальной кровью ногами. Глаз то и дело спотыкался о тела детей и совсем еще крошечных младенцев.

Но времени в обрез! Два десятка работников уже суетились, открывая рты мертвецов железными крюками: «С золотом налево, без золота – направо!»

Другие проверяли анальные отверстия и гениталии погибших, надеясь обнаружить деньги, бриллианты, золото или другие ценности. Зубные врачи, вооруженные долотом, вырывали золотые зубы, протезы и коронки.

Руководил всем капитан Вирт. Здесь он был в родной стихии. Он вручил мне огромную банку, доверху набитую зубами, и сказал: «Ты сам попробуй на вес, сколько здесь золота! А ведь это только со вчерашней и позавчерашней партий! Ни за что не поверишь, что мы здесь находим каждый день. Доллары, бриллианты, золото! Да ты сам погляди!»

Фотографии Эдвина Горака

Трупы узников, убитых в Дахау

Концентрационный лагерь Дахау

Крематорий в Дахау, полный костей сожженных узников

И он подвел меня к ювелиру, который отвечал за все эти ценные находки. Потом меня отвели к одному из директоров огромного магазина в Берлине, носившего название «Торговый дом Запада», и к низенькому мужчине, которого они заставили играть на скрипке. Оба стояли во главе еврейских рабочих групп. «Вот он – капитан Императорско-королевской армии Австрийской Империи, и у него есть немецкий железный крест первого класса», – поделился со мной гауптштурмбаннфюрер Обермайер.

Тела бросили в огромные сточные канавы размерами 100 x 20 x 12 метров, вырытые неподалеку от газовых камер.

Через несколько дней тела раздуются, и содержимое канавы поднимется на два-три метра из-за образующихся в процессе гниения газов. Еще через несколько дней процесс разбухания трупов прекратится, и они начнут распадаться. На следующий день канавы пополнили новыми телами, после чего засыпали слоем песка толщиной в десять сантиметров. Я слышал, что несколько позже в лагере соорудили решетчатый настил из рельсов и использовали его для сжигания тел, поливая их дизельным топливом и бензином, чтобы от них не осталось и следа.

В Белжеце и Треблинке никто не заботился о том, чтобы предпринять хоть какие-нибудь меры по подсчету точного количества убитых.

По правде говоря, в этих лагерях были уничтожены не только евреи, но и множество поляков и чехов, которые, по мнению нацистов, принадлежали к испорченным семьям. Имена большинства погибших неизвестны.

Комиссии так называемых «врачей» (которые на самом деле были лишь молодыми эсэсовцами в белых халатах) разъезжали в автомобилях с шофером по городам и деревням Польши и Чехословакии, отбирая стариков, туберкулезников и изможденных болезнями людей, чтобы впоследствии избавиться от них в газовых камерах. Эти люди были поляками и чехами третьей категории, которые не заслуживали жизни, будучи неспособными работать и приносить пользу.

Капитан полиции Вирт попросил меня не вносить никаких изменений в проекты газовых камер в Берлине и оставить все как есть. Я солгал (точно так же, как я поступал каждый раз), сказав, что во время транспортировки синильная кислота была испорчена и теперь представляла огромную опасность и что в связи с этим я вынужден захоронить ее запасы. Это было немедленно исполнено.

На следующий день мы отправились в Треблинку, находящуюся примерно в семидесяти пяти милях на северо-восток от Варшавы. Этот комплекс смерти едва ли чем-то отличался от того, что я увидел в Белжеце, однако оказался еще масштабнее. В Треблинке нас ждали восемь газовых камер и целые горы одежды и нижнего белья, высота которых доходила до тридцати пяти или даже сорока метров. В нашу «честь» был дан банкет, на который пришли все сотрудники этого учреждения.

Оберштурмбаннфюрер Пфанненштиль, профессор кафедры гигиены в Университете Марбурга-на-Лане, выступил с речью. «Работа, которую вы выполняете – это серьезный долг, дело необходимое и правильное». В личном разговоре со мной он говорил об этом лагере смерти, используя такие выражения как «прелесть этой работы» и «гуманистические идеалы», а потом, вновь обращаясь ко всем, сказал: «Видя перед собой тела всех этих евреев, осознаешь важность своего усердного труда!»[160]

21. Медицинская этика

Американская медицинская ассоциация предложила военному министру США назначить медицинским консультантом по делу врачей и экспертом-свидетелем со стороны обвинения всемирно известного доктора Эндрю К. Айви. Его показания в суде послужили ориентиром для формирования десяти пунктов Нюрнбергского кодекса, оговаривавшего ограничения для проведения медицинских экспериментах на людях.

Далее