Странно, Андрей же у них жил. Аннагуль тоже — когда забеременела и после родов. Даже при том, что Ноэль не появлялся.

— Я в Нуази ipod забыла. Неуютно рисовать, не заткнув уши.

— Что слушаешь?

— Разное. Далиду люблю.

— Отец знал дальних родственников Луиджи Тенко, в Пьемонте живут.

— Ничего себе…

Луиджи Тенко был для нее легендой. Да он для всех стал легендой в январе 1967-го.

Тенко и Далида — красивая пара, оба талантливы… Она — звезда в свои тридцать три, а он, в двадцать восемь, — музыкант, известный лишь в Италии, и не каждому. Они сошлись за три месяца до фестиваля в Сан-Ремо. Фестиваля, победа на котором дала бы Луиджи шанс сделать шаг к славе, доказать, что он тоже кое-чего стоит. Он слишком волновался… его песня «Чао, аморе, чао» не «прозвучала» и заняла совсем не почетное двенадцатое место. 27 января 1967 года после объявления результатов конкурса Тенко не пошел на праздничный ужин. Он вернулся в отель и застрелился.

Его тело обнаружила Далида; тело и записку. В записке — обвинения в адрес жюри и ни слова, обращенного к ней. Двое мужчин едва удерживали ее. Спустя месяц она сняла номер в отеле “Prince de Galles”, где останавливался Тенко, и наглоталась снотворного.

Но перед тем вышла на сцену с этой песней. «Чао, аморе» — звучало как прощание. И как вызов самой себе: «Но я жить хочу, жить хочу, жить…»

Четыре дня в коме. Выкарабкалась…

– “Vedrai, vedrai…” — напел Ноэль. — Это Тенко. «Но увидишь, увидишь — все изменится…» Грустный текст. Дам послушать.

Еще двое, кого Далида любила, покончили жизнь самоубийством. Неудачный аборт лишил ее возможности иметь ребенка. Несмотря на оглушительный успех, она чувствовала себя бесконечно одинокой. «Мне не больно, только когда я пою», — как-то сказала.

Ее дом на Монмартре — в четыре этажа — похож на маленький замок. Там майским днем 1987 года она оставила записку: «Моя жизнь невыносима. Простите меня». На этот раз правильно рассчитав дозу снотворного.

Об этом можно говорить с Ноэлем. Обо всем, что задевает, — можно говорить. Чувство одиночества ушло. Совсем.

Особенно нестерпимо было по утрам. Звонил Маринке. Или она звонила. Правда, после того как отправил ей эсэмэс про «бамбино», она свою гуманитарную помощь aka моральную поддержку пресекла.

Просыпался — лежал, думал. Странные мысли стали в голову приходить. Что вроде как рад за нее. Оказывается, способен радоваться за кого-то. Да в такой ситуации. Не ожидал. Хотя рептилия внутри сидит, куда ей деться.

В этой поучительной истории макаронник — явно положительный герой. Вытащил из болота, повесил на себя, кормит-поит, наверняка у нее уже все новое, от “Dolce & Gabbana” да “Gucci”. Не сегодня завтра закрепит русско-итальянский союз отпрыском.

Так и написал ей в этой эсэмэс: «Я вашего bambino не собираюсь двадцать лет спонсировать». Законы здесь строгие: родит в браке — пойди докажи, что это не «твое». Тибидох советует — разводись, пока не вляпался.

Комната: шкаф, стол с компьютером, аквариум, ее столик, полка с книгами, кровать. Что за пределами? Уроки для маленьких дебилов. Возня с Тибидохом. Все такое серое… И верно, нечего ей тут больше делать. Три года сидела рядом с полутрупом, водой его живой окропляла. Пусто внутри, кладбище… Кто бы знал, как тошно оттого, что с наукой не вышло, кто бы знал… Ушел — зачем? Свободы захотелось? Денег? Забыл, ради чего в Москву ехал, на биофак поступал, рискуя в армию загреметь? Проиграл, самую главную битву проиграл, себя потерял — ищи-свищи, не найдешь. Лузер! Вот только проигрывать надо уметь.

Проигрывать и долги отдавать.

Столько от нее получил, теперь ей все вернется. Как она это заслужила… Похоже, впервые у нее нормальный мужик образовался. Отдаешь долги — и от этого легчает.

В кино, что ли, сходить. Совсем одурел в этих стенах.

— Ах ты мерзавец!

Марина открывает глаза: свет включен, Ноэль лупит ботинком по стене.

— Комар! Комар в ноябре!

Три комнаты поменяли, пока не приземлились сюда. То машины слышно, то сосед храпит… а тут — незадача — комар на охоту вышел.

Шторы задернуты: Ноэлю только во тьме спится. Скоро неделя, как она засыпает без луны.

Выключил свет, вернулся, обнял. Его тело до сих пор незнакомое. Неуютно. Корто вспоминается… и игра — уткнуться носом в живот и фырчать. С Ноэлем такого не проделываешь: это из другой жизни.

Правда, заявление про развод отбило желание сентиментальничать. Ведь знает Денис: разводиться ей сейчас — все равно что билет на самолет купить. «Сежурка» истекает через три месяца, пора продлевать — а в префектуре требуют присутствие мужа. Денису же вступило в больную голову, что они с Ноэлем решили провернуть дельце: родить ребенка и повесить на законного супруга, сделав его неиссякаемым источником дохода. Додумался же! Ходил выяснять про анализ ДНК, разнервничался: во Франции он запрещен официально.

Ведь сам рассказывал, как зубами цеплялся за «Систюд натюр» и свалил, только получив десятилетний вид на жительство. Но ее сейчас не пожалеет. У него же принцип — выживает сильнейший. Тот самый, на который законы математики не распространяются. Это когда один плюс один не равно двум, потому что вообще ничему не равно.

Благодаря скайпу знаешь, «здесь» она или нет. Рагаццо выделил ей персональный кабинет в офисе: да, приятнее, чем за аквариумом ютиться. Теперь весь мир — в компьютере: она тут, перед глазами, не надо сквозь тортил таращиться.

Вчера с Тибидохом закончили поздно, но на последний сеанс в “Les Halles” успел. Фильм Гийома Кане, написано «триллер», какой триллер — чистая мелодрама, три бумажных носовых платка за два часа извел, подумал: а не превратился ли в слабонервного? Там у героя жену вроде как убили. Восемь лет он не может ее забыть и вдруг получает странный мэйл со словами: «Не говори никому». Она не погибла, но за ней следят. У него появляется смысл жить. В конце — сцена: она подходит к нему со спины, но он не оборачивается, это для него слишком — вот так сразу. Падает на колени и плачет (тут в ход пошел третий носовой платок).

Вышел из кино — будто пережил это.

В метро, под землю, не хотелось, не хотелось в свет и тепло. Доплелся до остановки ночного автобуса. Стоял ждал. Он прикатил: ярко освещенный, с удобными синими сиденьями. Устроился впереди, чтобы никого не видеть. Перед носом экран висел, показывал, кто вошел. Какие-то чужие люди… Ощущение, как в «Матрице», — между нами прозрачная стена, и их не слышно. Ехал, смотрел в окно — темные здания, здания. И вдруг понял: не стена это, а колпак безвоздушный, в вакууме ведь нет звуков, комфорт безмолвия.