Влюбись она или просто решись отправить в тартарары свой с трудом выстроенный мирок — тогда все было бы проще.

— Что надо сделать, чтобы ты не исчез из моей жизни?

Ноэль улыбнулся.

— «Ветер не вынудишь войти в дом, но можно оставить окно открытым» — это не я, а Кришнамурти. Поехали, покажу один закрытый порт.

Охранник, черный детина, поупрямился и пустил.

Шли по набережной, освещенной фонарями, с неторопливым прохладным ветром, смотрели на яхты-дома, плавучие дворцы. Было их немного: осень. Ноэль поднял воротник и начал предположения строить — кому какая принадлежит.

— А вдруг тут стоит корабль Абрамовича? Напроситься бы туда на экскурсию! Смотри, эта громадина наверняка из Саудовской Аравии! Им там деньги девать некуда.

— Не, она индийского шейха…

Дружно обернулись: на земле, в тени, сидел человек с початой бутылкой вина. Две пустые стояли рядом. Ноэль подошел, заговорил без нотки пренебрежения. Марина рассматривала белую громаду корабля, думала: правда ли, что через семь лет?.. Голос Ноэля долетал до нее — с индийского шейха разговор перешел на миллионера Джованни с его яхтой; потом — на Сицилию, мафию, выборы в соцпартии, и тут алкаш почему-то сообщил, что пьет из-за жены, она с другим сбежала. Правда, там не клеится.

— Говорит, что хочет вернуться. Но все «думает». А у нас ведь дети.

— Если позволите дать совет… Я бы крест поставил на этих отношениях.

Алкаш не отвечал, и Ноэль добавил:

— Когда действуешь с сердцем, не раздумываешь. Зачем вам отношения без сердца?

Поезд подходил к Лионскому вокзалу.

— Я не смогу теперь с Денисом, — Марина смотрела в окно. — Но через две недели мне идти с ним в префектуру.

— А если не пойдешь?

— Тогда еще через три месяца вид на жительство закончится.

Поезд остановился. Полночь — успеть бы на последний RER.

Сейчас Ноэль уйдет, его не будет. Сердце снова из груди выскальзывает. Как жить-то теперь?

— Я побежала… Мне две пересадки делать.

— Какие пересадки?! Опасно ночью! Я тебя отвезу.

Да сто раз возвращалась поздно… (Корто бубнил: «Допрыгаешься», но встречать не шел.)

— Ноэль, машина-то в Везинэ, да и рулил ты весь день…

— Ну и что. Я возле станции припарковался. Поехали.

Когда вошла в квартиру, Денис компьютер выключал, спать собирался. Головы не повернул:

— Э, да у меня гости.

Написала Аньке письмо.

Все рассказала. И про две фразы, с которых началось: «Если действуешь с сердцем, не раздумываешь. Зачем нужны отношения без сердца?» Возвращались в отель, говорили.

— Людям так легче — отношения без сердца жить не мешают. Ничего не даешь, ничем не рискуешь. Я тебе говорил, что порвал со своей подругой?

— Нет…

— Приехал, поговорили. Она поняла. Когда всё с сердцем, пустое не вынести. Не вынести такое: «ничего не даешь, ничем не рискуешь».

Вряд ли это можно назвать разговором — она слушала. Наконец улыбнулась:

— Я рискну.

Явилась после макаронника, спать завалилась. Назавтра в отель пошла.

Шпион записал послание подружке.

Набрал ее номер — включился автоответчик. Сказал: «Между нами кончено. Тебе лучше здесь не появляться». Ждал этого, всегда ждал.

Вышла из метро — телефон чирикнул: «Одно голосовое сообщение».

Прослушала, и — камень с сердца: все само решилось.

Позвонила Ноэлю, сказала: «В Нуази больше не вернусь».

Ни холодно, ни тепло ответил: «Да?»

Мне всегда говорили, что жизнь коротка,

Она быстро течет — так мелеет река.

Говорили, что время — мерзавец и вор,

Наши слезы ему, как под ноги ковер.

Но мне кто-то сказал, что ты любишь меня,

Он сказал, ты по-прежнему любишь меня,

И виня, и браня…

Мне всегда говорили — злодейка-судьба

Прочит ласку, но только на деле груба,

Счастье будто дает ни за что, задарма,

И ты тянешь ладонь, и ты сходишь с ума…

Марина стояла, заткнув уши ipod’ом, на острове Ибисов, смотрела в темную воду.

Но мне кто-то сказал… что ты любишь меня,

Он сказал, ты по-прежнему любишь меня,

И виня, и браня…

Эту некогда популярную песню, с которой фотомодель Карла Бруни вышла на музыкальную сцену, Марина любила — даже не за слова, за голос: мягкий и шершавый, как язык у кота. Три месяца не видела Дениса, до сегодняшнего дня. Единственный человек, который мог ее спасти, который понимал, каково ей, сидел на террасе кафе “Marco Polo” на площади Nation: когда она вошла, не улыбнулся.

Но вот если б узнать, кто мне так говорил…

Я не помню лица, это было в ночи,

Его голос со мной, что секрет мне открыл:

«Он вас любит еще, но о том помолчим…»

Видишь, кто-то сказал, что ты любишь меня —

Не послышалось мне, что ты любишь меня?

И виня, и браня…

Век так простояла бы у воды, на острове, где сто лет назад поселили двух ибисов из Египта, да не выжили ибисы в суровом французском климате. Домой идти не хотелось.

Три месяца прошло с той минуты, когда она захлопнула дверь квартиры в Нуази, добежала до лифта, держа в руках жестяную цаплю. Лифт долго не приходил, в голове крутилось: войду и двери отрежут меня от этого всего. Это всё: комната, в которой стало так неуютно после того, как она сорвала со стен свои картинки; Тора и Тила, опустевшее зеркало в ванной, пузатоногий столик за аквариумом, на котором Денис уже навалил бумаг, «Американка в Италии», пестрое казахское покрывало — в памяти оставался его запах, легкий запах крашеной ткани.

В лифте стояла женщина, одетая в абайю, арабское одеяние до пят. Марина выдавила «бонжур», уткнулась взглядом в дверь. Услышав: «Могу я чем-нибудь помочь?» — не оглянулась, просто помотала головой. Она выйдет отсюда и забудет все, обязана забыть. Не ей надо помогать — а тому, кто остался в квартире на семнадцатом этаже.