В дверь стукнули. Ноэль заглянул — высунулась из-за занавески.

— Марина, тебе знаком этот номер?

— Это… наш домашний телефон…

— Твой муж звонил моим родителям.

— Я что говорю? Ночевала у подруги?

Ноэль сидел на кровати, обернувшись одеялом.

— Так ты “homo crichicus” или верная жена?

Сказала ему: я хомо кричикус, человек кричащий. Только не докричишься до Дениса.

Сердце ходило ходуном, начнешь ловить руками, сразу и не поймаешь.

— Так тебе там плохо или хорошо? Если плохо — зачем врать, а если хорошо — зачем ты здесь?

Не к месту эти умствования. Включила телефон — там сообщение на автоответчике. Прослушала, перезвонила. Денис трубку не снял.

Все так весело начиналось.

Выбирали комнату: Ноэль прислушивался, браковал: «Дорога!», «Кондиционер слышно!», «Тут… нет… я еще раз послушаю в предыдущей!» Марина, с детства жившая в квартире окнами на трассу, смеялась.

Он казался таким нужным. Его тепло ей было как запах скумбрии оголодавшему коту: за хвост тащи — не оттащишь от сумки. Орет и цепляется.

В темноте забралась под одеяло. Ноэль обнял:

— Ты одета?!

— Ноэль! Мне нужен ты, а не…

— …мой шлэн?

— Что?!

— Шлэн. Так говорят по-русски? Меня Анна научила.

Фыркнула. Помолчали. Ноэль снова заговорил.

— Все-таки я хочу тебя. Но никогда не понимал — как можно настаивать. Женское тело — как рояль: станешь лупить по клавишам — музыки не будет.

Музыки не было. Вернее, это была другая музыка. Другие инструменты.

Ноэль вел пальцем по брови, обводил профиль, доходил до губ. Она прихватывала ими бродячий палец.

— Это приглашение? — хмыкал.

— Нет…

Шторы задернуты, виден только абрис его склонившегося лица.

— Если бы ты не наткнулся на «Акацию»…

— Милая, случайностей не бывает. Ты меня звала, и я пришел.

— Мне так хочется что-то сделать для тебя, Ноэль.

— Это и есть — настоящее. Чистые чувства, они передаются. И тогда все взаимно. Я только в таких отношениях вижу смысл. И мне нужны только они.

— Мне тоже.

Прослушала сообщение: «В общем, так: говорить нам не о чем. Чем быстрее заберешь свое барахло, тем меньше у него шансов оказаться за дверью».

— Что Денис сказал твоим родителям?

— Ничего. Позвал к телефону Ноэля Дель Анна.

Марина отвела глаза:

— Я показала сайт твоей фирмы. Прости…

— Ладно. Пошли, покажу пристань. Там красиво, белые кораблики. И сегодня солнце.

Какая, к лешему, пристань…

— Марина, дай ему остыть.

Отдернул штору, пыль взвилась в прямоугольнике света.

— Или знаешь что? Пошли поедим.

Будто ее две.

Одна Марина сидит в сетевом ресторане-гриль “Hyppo-potamus” в подпарижском городке Ножан, жует стейк с картошкой фри и как ни в чем не бывало рассказывает о том, что мангу придумал художник Кацусика Хокусай еще в 1814 году.

— Это была серия гравюр, странных картинок — одним словом, манга. Говорить картинками — японцам это близко: они пишут, как рисуют…

— Там, наверно, полстраны — художники.

— Любителей много, но профессионально рисовать мангу не всякому дано. Это гонка: раз в неделю мангаке надо сдать главу для сборника, а то и не для одного. Манга обычно черно-белая: ведь не упомнишь, какого цвета у героя были штаны в начале, и раскрашивать некогда; да и печатать дешевле. Все равно сборники эти читают в дороге и выбрасывают. Их еще называют телефонными справочниками — они по нескольку сот страниц, и бумага так себе. Штук триста еженедельно выходит, многие громадными тиражами. “Shonen Jump”, например, издается пятью миллионами экземпляров. Если серия нравится читателю, то ее выпустят книжкой, танкобоном. Или даже многотомником, как “Dragon Ball”…

Вторая Марина хочет домой, сейчас, все объяснить. Но что объяснять? Что ей тепло с Ноэлем? Что он интересуется ее жизнью? Что учит ее давать, а не только брать?

Корто не понял бы. У него синдром последнего яблока.

— Из очень популярной манги могут сделать телесериал. Причем не дожидаясь, когда автор закончит историю. Сценаристы сами придумывают концовку, что раздражает отаку — фанатов манги… Но высший пилотаж — фильм. Вот недавно вышел “Appleseed” по манге Сиро Масамунэ, там действие происходит в 2127 году, после Третьей мировой войны…

До дома из этого загорода — три лаптя по карте. Сидишь, изрекаешь прописные истины, не решаясь сказать: «Я поеду, ладно?»

Пристань, солнце. Кораблики и правда хороши, но не в радость.

У Ноэля звонит телефон.

— Aааh! Ciao, Giovanni! Come stai? Giovanni! Quando arrivo?

Забавно слушать итальянскую речь. “Giova-a-anni!” — голос взлетает. “Come sta-a-ai?” — на этой волне можно серфингом заниматься…

— Друг с Сицилии приезжает, миллионер. Год как жену похоронил. От двадцатилетних отбоя нет, только вот не разберешь, нужен он или его дом у моря и яхта. Ему пятьдесят пять, но он в полной форме. У тебя не найдется для него подружки?

— Я полночи не спал. Ладно, это лирика.

В коридоре, за дверью, все прекрасно слышно.

— Я ей звонить должен? И о чем мне с ней говорить? О макароннике?

Интересно, закрылся на ключ или…

— О, явилась. Давай, чао.

Бросила сумку:

— Кости мне перемываешь? С Макаровым?

Встал между коридором и комнатой, оперся плечом о косяк:

— С каким Макаровым, очнись. Я ведь мог бы в полицию заявить — что человек пропал. Было бы весело.

— Мне не весело, Денис.

— Тебя еще и пожалеть?

Прошла в комнату, села на кровать.

— Я все объясню…

Объясню — устала к тебе тянуться, не даешь, ничего не даешь. Один плюс один! Хоть из хитрости забалтывал бы. Не соображает: женщине нужны слова, это как воды попить. Да что объяснять.

Он повернулся лицом к кровати, но продолжал стоять в дверях.