— Я о себе беспокоюсь. Если что — мне перед твоей мамашей отчитываться. Зараза в доме тоже не нужна.

Налоговики стали прощупывать «Эколук». Тибидох экстренное совещание в десять вечера созвал: поджал хвост, обещал задолженности выплатить. В три часа ночи разошлись, самое время посмотреть, что у Тибидошки со счетами — шпион их в папочку на соседнем компьютере копировал. Захватывающее чтиво, надо признаться.

Мобильный выключил назло Маринке.

Дома был около пяти: она спала. Вышел из душа — ночник включен: одевается.

— Куда собралась? Не дури.

Подумал, обиды демонстрирует.

— Мне надо к половине седьмого на Лионский вокзал.

Стоит сонная, лохматая, явно плохо соображает.

— Какой вокзал? Ложись спать.

— Сам сказал: «Вали к своему макароннику». Корто, я хочу поехать, мне надо. Но это не то, что ты думаешь.

— Ничего я не думаю.

Забрался под одеяло. Ее место еще теплое было. Выключил ночник. Минут через десять она ушла, бросила в темноту: «Прости».

Подушка ее пахла травой какой-то: шампунем. Секса недели три уже не было.

В вагоне первого класса — красные широкие сиденья, народу немного. На перроне от запаха поезда — дороги! — кружило голову. Ноэль купил в “Brioche Dorée” круассанов с колой: ароматные, проседают под пальцами. Ехала сюда — маялась, Корто из головы не шел. Но запах поезда провел границу между там и здесь, и там поблекло.

— Поспим?

Глаза закрыла — такая тишина внутри. Сердце сидит в своей клетке, не падает. И ком из горла исчез, проглотился. Извелась, пока Ноэль в Португалии был.

Потом — день в Каннах: тепло, сухо, бродишь, ждешь вечера. Внутри тихо и радостно. Посидела у моря на песке. Конец октября, вода холодная, но — солнце! Корто позвонила — трубку не снял. Вечером Ноэль подобрал на набережной Круазетт.

В прокате дали раскосый 206-й «пежо». Поехали в отель бросить вещи — в комнате стены обтянуты светлой тканью с вышивкой. Распаковала мыльце: вырвался веселый запах лимона.

Потом никак ресторан не могли выбрать: Ноэль изучал меню, капризничал и шутил.

Расплачиваясь за ужин, бросил:

— Смотаемся в Монако?

Двенадцатый час, в сон клонит, но не спать же сюда ехала.

На трассе — темно, уютно. Поставила диск Земфиры: «Случайно падали звезды в мои пустые карманы…» Грустная правда: в ее дырявые карманы насыпало случайных звезд — сколько жить этой радости? Так же, как и среди старинной мебели в доме в Везинэ, она чувствовала себя в этой машине залетным пассажиром, которого подвозят до перекрестка. Что общего у взрослого мальчишки из буржуазного парижского пригорода с девочкой из Новочебоксарска, которая работает вахтером в отеле и зависит от всего на свете? Одно — что он мальчишка в сорок два, а она — девчонка в тридцать три. Их несет среди ночи бог знает куда, они временно свободны, им хорошо вместе. Только у него и дальше так будет, а у нее нет. Случайные звезды.

И после — пахнущие деньгами авто на чистеньких улицах Монте-Карло.

— Знаешь, сколько стоит эта «ламборджини»? Триста тысяч евро! Я когда-то тоже на кабриолете ездил. Боялся на переходе останавливаться — девчонки так и ломились… — подмигнул.

Стриженый садик — подсвеченные стволы деревьев, ярко-зеленая трава под фонарями. Пальмы тычутся темными верхушками в звезды. Ноэль тянет кольцо с пальца Марины и надевает себе на мизинец.

— Ma petite femme…

То ли «моя малышка», то ли «моя женушка» — оба варианта нелепы. Все это будто снится. Тишина в саду — проваливаешься в нее, как в перину.

— Пошли, свожу на экскурсию в «Эрмитаж».

Облитый светом фасад отеля: золотом до темного неба полыхнуло. Внутри — мрамор, мягкие кресла, орхидеи в высоких вазах. Любезный персонал с красными глазами (четвертый час ночи). Один, костлявый, соглашается показать пару свободных комнат. Диваны, плазмы, картины; террасы: джакузи, вид на море. Любит Ноэль весь этот лоск.

— Марина, в следующий раз здесь остановимся.

Будто не знает, что звезды — случайные.

Нырнула под одеяло. Рука у Ноэля меньше, чем у Дениса, и мягче. Отвела ее:

— Прости. Ты пойми, я не могу.

Молчание.

— Марина, если он тебе близкий, почему ты поехала со мной?

— Потому что ты тоже близкий. Но иначе.

— Иначе не бывает. Близость или есть — или ее нет.

Как же тут тихо…

— Выходит, ты все же не просто так предложил на море сгонять?..

Фыркнул:

— Просто так. Но вдруг ты не просто поехала. Я, как воспитанный, должен был проверить…

— Денису сказано, что ты, как воспитанный, возьмешь мне отдельную комнату.

— И взял бы, но тогда могло бы выйти, что я как раз невоспитанный. Кажется, я отключаюсь…

Проснулись к полудню. На деревянный помост, где стоял пляжный ресторанчик, налетело песка. Ветер играл краем скатерти, ерошил салфетки на столе. Смотрели, как в воду по колено забрался худой пацан, стоял, ежился. Потом гуляли по набережной, от витрины к витрине.

— Ты как девчонка, Ноэль.

— Я люблю все красивое. Вещи в том числе.

В одном из бутиков малыш-метис капризничал, тянул за юбку одетую с иголочки блондинку. Она, не обращая на него внимания, перебирала блузки. Когда вышли, Ноэль бросил:

— Зачем рожать? Не лучше ли брошенного осчастливить?

— Что ж ты-то не осчастливил?

— Меня через семь лет здесь уже не будет.

Они пьют кофе за столиком, покрытым тяжелой бежевой скатертью — ветру не под силу ее трепать. Ноэль рассказывает, как три года назад у него подозревали рак кожи.

— Пока ждал результатов анализов, десяток лет прожил. Человек растет, только когда страдает. От хорошей жизни он ленится и жиреет.

А ведь и правда, рисовалось лучше всего после ссор с Корто, после ухода Вадима, после стычек с отцом…

Пришел за результатами, сел в очередь рядом с сухоньким старичком. «Не сейчас», — улыбнулся старичок. — «А когда?» — «Зачем вам знать?»

— Разговорил я его, наверно, не надо было. Через десять лет, сказал. — Ноэль смотрел на соседний столик: молодежная компания склонилась над счетом. — Вот этого я у французов терпеть не могу. Обычно плачу за всех, и всё. Знаешь, когда я иду в ресторан с клиентом, то всегда приглашаю. Ни один не сделал ответного жеста. Мне все равно, но как они живут, если только брать умеют?