— Мы поссорились с Ноэлем, нам надо было выяснить…

— Выяснили?

Сидит и ревет, дитя неразумное. Видно, макароннику и правда не перепало. А может, он просто так за ней волочится, из любви к искусству. С бабой до утра отношения препарировать — надо быть таким же дурным, как она.

Подружке Ане отчет поступит, там и посмотрим.

— Денис, пожалуйста, сядь. Сядь рядом…

Опустился на кровать. Она подбиралась, бубнила что-то про «настоящие отношения», вслушиваться не стал. Пусто весь день было. Хотел покидать ее вещи в коробку — рука не поднялась.

Подобралась, ладони на плечи положила, сопит в затылок, шмурыгает и пальцами жмакает, как кот, когда одеяло когтит. Отстранился, встал:

— Мне к Тибидоху надо ехать.

Вернулся — она спала. Лег — проснулась, привалиться хотела — отодвинулся.

— Я рогами весь потолок в лифте исцарапал.

Про рога сказал на всякий случай. Опять заревела, последовал малоинформативный разговор на эмоциях. После трех часов препирательств подвел итог: «Учти, тебе “сежурку” продлевать. А я благотворительностью заниматься не намерен». С тем и уснули.

Большое желание яйца макароннику оторвать.

— Ты в «Акации»?

Ноэль звонит из Португалии, у него там клиент по фамилии Барбоса. Неделю ему вкалывать с этим Барбосом допоздна — едва сил остается погрызть что-нибудь и — в отель, отсыпаться, собачья жизнь.

— Я до моря доехал, сижу на берегу. Барбоса сломался, в девять закончили. У меня идея. Вот ты про футуристическую мангу рассказывала, и я подумал — а если сочинить нечто подобное? Ты инопланетян умеешь рисовать?

— Смотря с какой планеты…

— Нет, правда, это интересно — другие цивилизации, противостояние миров, главный герой набивает всем морду. Я уже придумал, как он выглядит.

Заводясь, Ноэль начинал говорить скороговоркой — не угонишься.

— Подожди… я в этом жанре не работаю…

— Да любовными историями имя не сделать! Разработаем сюжет, ты нарисуешь, и пошлем этому…

— Кунихико Икухара, помню, — фыркает Марина.

— Это кто?

— Как кто, «Утэну» сделал. Ты уже предлагал отправить ему мои опусы.

— Да нет! Он не поймет! У нас никаких роз, однополой любви и прочей галиматьи, у нас нашествие инопланетян. Их я тоже придумал. Смотри: там, где у нас выпукло, у них внутрь, и наоборот. Глаза, как у жаб, ушей нет и носа. Кто выпустил “Appleseed”?

— Сиро Масамунэ.

— Вот ему и пошлем.

«Если бы вдруг от дома провести подземный ход или через пруд выстроить каменный мост, на котором были бы по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы…» Нет, итальянская маниловщина забавнее.

А вообще, трогательно. Особенно если сравнивать с Корто, который продолжает обиженного изображать. Обнимешь — высвобождается. Сказала ему:

— Есть такое понятие, как великодушие, оно может заменить понимание.

Огрызнулся:

— Великодушие — это не ко мне. Это к макароннику. — Хмыкнул. — Хотя есть писательница такая, Мария фон Эшенбах, у нее точно про Буратину сказано: «Некоторые считают, что у них доброе сердце, хотя на самом деле у них лишь слабые нервы».

Уйти бы пожить одной, себя послушать, как Ноэль советует.

От чего крышу стало сносить — от его восхищения: навоображал, что она восходящая звезда манги, осталось телескоп навести. Самооценка полетела вверх, рисовать хочется. И — зависимость, как наркотическая. Весь день живешь в ожидании звонка из Португалии и, как на набережной Сены ранним субботним утром, — легкое головокружение. Произносишь: «Ноэль» — сердце срывается и летит вниз, это почти больно. Думаешь: «Где он?» — и накатывает рябь по телу, вчера в полночь позвонила — автоответчик. Невольно вообразишь холеную азиатку — что, в Порто нет азиаток? — сидит нога на ногу, наматывает на палец черную прядь… у него в номере отеля. Хотя какое ей, Марине, дело.

Дела нет. Но зачем говорил: «“Марина” — “гавань” по-итальянски. Ты — моя гавань». От этих слов рождается беспокойство. Тянешься к ним, как поросенок мордой, и бац — щелбан в пятак: автоответчик в ночи. Так и сажают на наркотики: дадут дозу радости, потом еще, а после и сам прибежишь, ручонки протянешь, не дай бог не уколят.

Матьё-черепашник едет в Париж на выходные, зайдет посмотреть на Тору и Тилу. Корто поздно объявится: можно будет поговорить.

Матьё слушал, тянул вино, поглядывал на фланировавших черепах.

— Я ему: «Денис, не могу так больше», а он: «Знаешь, как осьминоги у устриц раковину отбирают?» Полное наплевательство.

— А, это в его духе. И как же?

— Ждут, когда устрица приподнимет створку, и кидают внутрь камешек или кусок коралла. Закрыться она не может, осьминог с ней расправляется и селится в раковине.

— Он, похоже, баснями заговорил. Его явно беспокоит, кто кого сожрет. Знаешь, Денис маниакально подозрителен. Был уверен, что я у него Марго увести хотел. Представляю его в старости: сухой старик с прямой спиной, идет, стучит палкой в мостовую… Не понимаю, что тебя здесь держит. — Глотнул вина. — Любишь ты его?

Марина отвела глаза. Взгляд упал на «Американку в Италии» Рут Оркин, такую до черточки знакомую фотографию.

— Уже не знаю.

— Я все равно поеду.

Ксене была знакома эта Маринина интонация.

— Ты про «сежурку» помнишь? Тебе ее через две недели продлевать.

Итальянец в Канны собрался, там клиент. И выдвинул предложение на море сгонять. Он денек поработает, Маринка погуляет. Далее — уик-энд на Лазурном Берегу. Об одном забыли: о существовании Дениса.

— Я совершенно потеряна, когда Ноэля нет. Он мне нужен, понимаешь?

— Не понимаю. Денис звонил мне после твоей ночной отлучки и сказал, что может дров наломать.

Маринка молчала, сопела в трубку.

— Пускай ломает, что хочет.

— Я сперва на него погляжу, а потом ты куда-либо поедешь.

— Он не станет перед тобой вытанцовывать!

— Ты представила меня бездушным монстром или я ему мешаю?

Ноэль отказался знакомиться.

— Я бы просто в глаза ему посмотрел. Ты ведь дитя неразумное, тебя нельзя отпускать с кем попало.

— Еще скажи, что ты обо мне беспокоишься.