– Он же священник, – растерялся Бенджамин. – И всех нас знал с детства.

– И что? – Дженни сощурилась, а потом с нее слетела вся злоба, и она разревелась, как маленькая девочка. – Я дура, правда, я дура! Я не подумала! Бенджи, я не хочу в тюрьму! Давайте никому не скажем?

Матильда скрестила руки на груди.

– Ну и сука ты, Дженнифер Силбер, – выдохнула она.

На лице Дженни расцвело изумление. Такое иногда бывает у тех, кто получает пощечину в ответ на дерзкие слова.

– Я? – попыталась возмутиться она.

– Хватит! – одернул их Бенджамин и прикрыл глаза.

Сосчитать до десяти оказалось достаточно, чтобы вернуть спокойствие. Сестры все это время пристыженно молчали. Бенджамин посмотрел на Дженни: она сидела, сгорбившись, как мокрая птичка. Очень жалкая, очень… несчастная.

– Дженни, – позвал он.

Она подняла взгляд, и сейчас Бенджамин действительно видел на ее лице сожаление.

– Ты сможешь повторить то, что ты сказала мне, другим людям?

– Папе? – спросила она испуганно.

Да, в этом случае запретом на посещение чаепитий с подругами она бы точно не отделалась.

Но в голову Бенджамина закралось нехорошее подозрение.

– Нет. Констеблю Гроуву, например. Завтра утром.

Она шмыгнула носом:

– Меня отправят в тюрьму?

Матильда нахмурилась.

– Нет, – сказала она. – Если ты не врешь и действительно верила, что не делаешь ничего плохого, дорогая сестра, то не отправят. Бенджи, а не найдется ли у тебя успокоительных таблеток? – спросила она брата. – Мне кажется, кое-кому они сегодня точно не повредят.

Здание Ордена ловцов было старым, серым и большим. Оно стояло будто бы чуть в стороне от других домов – или эти дома, которые занимали другие ведомства, дорогие апартаменты для короткой аренды, ресторации, публичная библиотека и еще много чего, старались отодвинуться подальше.

Бенджамин, который не раз и не два бывал в полицейском участке – пусть и не в роли обвиняемого или подозреваемого, но отцу не стоило об этом знать, – растерялся. Он смутно представлял, как это все работает, к кому нужно обратиться и где искать того сухого седого господина, мистера Данлоу, который приходил к ним в дом и расспрашивал о Флоренс.

Он говорил только с отцом и матушкой, видимо посчитав, что младшие Силберы не скажут ему ничего нового. Но Бенджамин вызывался сам, надеясь, что хоть так сможет помочь кузине. Мистер Данлоу задавал вопросы хитро, их было много, и Бенджамин не хотел бы попасться ему в лапы как преступник. За Флоренс он очень переживал.

– Как мне найти мистера Данлоу? – спросил он у дежурившего на входе констебля.

Обаятельная улыбка и вежливость хорошего юноши из приличной семьи не раз открывали Бенджамину двери, которые держались закрытыми.

Но констебль лишь смерил его холодным взглядом.

– Мистер Джонатан Данлоу занят, – сказал он. – Если у вас к нему дело, вы можете записаться через секретаря.

Хотелось закатить глаза, но Бенджамин лишь шире улыбнулся.

– А как найти секретаря? – спросил он.

– Напишите официальное обращение, молодой человек. – Констебль рукой преградил ему путь, когда Бенджамин попытался проскользнуть в здание. – И отправьте Королевской почтой.

И Бенджамин остался на улице, под дождем. Осенняя морось оседала на ресницах и щеках неприятной холодной пленкой. Очень хотелось куда-нибудь в тепло, к камину, к бокалу с крепленым вином, например. Еще хотелось найти среди знакомых – тех, о которых отцу тоже не следовало знать, – кого-нибудь достаточно могущественного, кто мог бы провести его куда угодно, кроме внутренних покоев королевской семьи. И попросить об одолжении.

Это стоило бы самому Бенджамину немало, но…

– Мистер Силбер?

Бенджамин удивленно обернулся. Он не отошел далеко от крыльца штаба, даже не успел повернуть за угол.

Молодой темноволосый мужчина, худощавый и невысокий, смотрел прямо на него из-под черного зонта. Бенджамин точно где-то видел этого человека.

– Добрый день… мистер?

Но не мог вспомнить где.

– Мистер Максимиллиан Янг, – подсказал тот учтиво. – Секретарь Ордена. Я был у вас дома, мистер Силбер… Хотя вы вряд ли обратили на меня внимание.

Кривая улыбка скользнула по его губам: мистер Янг, наверное, думал, что Бенджамин – еще один избалованный мальчишка, высокомерный и самовлюбленный.

– Нет, я вас помню. – Бенджамин нахмурился. – Не помнил только имя… потому что обстоятельства нашей встречи…

– Были неприятными, да. – Улыбка стала почти любезной. – Вы что-то хотели? Узнать о кузине? Она в порядке. Я слышал, как вы спрашивали о Данлоу…

Бенджамин задумался на миг: злость и недоверие боролись в нем с надеждой. Он всю ночь, пока не заснул, прокручивал в голове варианты развития событий и собственные догадки, как шахматную партию, которую наблюдал со стороны. Что бы там ни думал Оливер Силбер, его сын не был дураком, нет. И ему хватило ума догадаться, что идти стоит не к констеблю, с которым отец хорошо знаком, а к тем, кто напрямую связан с расследованием.

Бенджамин провел рукой по лицу, смахивая влагу. Из-за усилившегося дождя казалось, что мир вокруг расплывался и силуэт Максимиллиана Янга тоже.

– Да, – сказал Бенджамин. – У меня есть то, что мистеру Данлоу стоит узнать. Вы поможете мне?

Кажется, секретарь Янг кивнул. А может быть, нет. Но он точно сделал знак Бенджамину, чтобы тот спрятался под зонтом, потому что с неба вдруг полило по-настоящему.

– Конечно, мистер Силбер. – Мистер Янг поудобнее перехватил зонт. – Можете не сомневаться.

Однажды утром Флоренс проснулась и поняла, что она жива.

Она была в доме у площади Тернера – пустом, потому что в нем не осталось слуг, только пара женщин, сестры Лора и Тара из обители Святой Агнесс, нанятые Орденом присматривать за Флоренс. В спальне было темно и холодно, подушка промокла от слез, в нос бил раздражающий запах лекарства, без которого Флоренс не могла заснуть.

С ним сны были черными, словно она каждую ночь проваливалась в глубокую яму, со дна которой ни звезд, ни облаков не разглядеть.

Сегодня что-то поменялось.

Может быть, потому, что Флоренс отпустили домой – в место, которое было ее домом не больше, чем казенная комната в штабе Ордена, – и сейчас, спустя несколько дней, усталый разум это осознал. Может быть, потому, что Флоренс поговорила с сеньорой дель Розель, странной женщиной в черном. У сеньоры дель Розель были теплые руки, сладкие духи и голос, за которым хотелось идти. И она оказалась единственным человеком, который слушал – по-настоящему слушал Флоренс и хотел ее услышать.

Сеньора пыталась убедить Флоренс, что она ни в чем не виновата.

Поверить было сложно: вина и раскаяние – это то, чем Флоренс жила с момента, как очнулась в своей гостиной и увидела, что натворила.

– У всего есть срок, – сказала сеньора дель Розель, когда Флоренс плакала у нее на плече. – У жизни, у любви, у скорби. Наша кожа стягивается, и заживают порезы, срастаются кости, и спадает жар. Так однажды и твоя боль уймется, просто нужно время. Много-много времени, дитя. И может быть, тепло.

Времени у Флоренс было достаточно – целые дни, занятые размышлениями и воспоминаниями. Или сном – она предпочитала спать, хотя даже во сне кошмары не оставляли ее, становились все вычурнее с каждым разом. Это, впрочем, утешало: клыкастые чудовища и рушащиеся под ногами лестницы были не так ужасны, как лицо лорда Найтингейла, с которым Флоренс беседовала как-то раз. В том кошмаре лорд Найтингейл не знал, что она его убила.

Поэтому она проснулась в слезах, и констеблю, который дежурил у ее комнаты-камеры, пришлось звать фельдшера.

Флоренс опустила ноги на холодный пол и вздохнула.

Сегодня было как-то… легче.

Завтрак, кусок пирога с овощами, она съела и запила дурным кофе потому, что нужно было есть, а не потому, что она хотела.

Потом она долго лежала на заправленной кровати, смотрела в потолок и плакала.

На руках у нее были браслеты из черных металлических пластин. Мистер Данлоу, ловец, который вел дело Флоренс, сам надел их, защелкнув на запястьях тайные замочки. Браслеты гасили магию, любую, впитывали ее – так говорил мистер Данлоу, – и, если бы Флоренс снова попыталась колдовать, они бы нагрелись и обожгли ее.

Только Флоренс не хотела никакой магии!

Потому и плакала, уткнувшись в подушку.

А потом в дверь постучали.

У дома рядом с площадью Тернера был недостаток: здесь Флоренс оказалась один на один с миром, который и отталкивал ее, и пытался поймать, играя, как кошка с полузадушенной мышью. Она знала, что под дверь особняка, несмотря на сторожащего ее констебля, подсовывают газеты и что в день, когда ей разрешили сюда вернуться, под окнами собралась демонстрация недовольных – в большинстве своем женщин, почтенных матерей и жен, но мелькали там и мужчины, молодые и хорошо одетые. Ордену пришлось вызывать полицию, чтобы разогнать их, но одна из стен все еще была