Черная невеста - Мария Николаевна Покусаева

Мария Покусаева

Черная невеста

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Мария Покусаева, 2024

© Оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2024

I. Маргаритки

Глава 1

Флоренс не любила общаться с дядюшкой.

Тем более – в его кабинете.

За завтраком можно было сделать вид, что овсянка и сэндвичи с джемом требуют от тебя сосредоточенности (леди не говорят с набитым ртом), вечером – уйти к себе из гостиной (у леди может заболеть голова от тяжелых запахов, а кузен Бенджи в последнее время очень любил удовое дерево и сандал). Но кабинет, кабинет – это совсем другое. В кабинете говорят о важных вещах, а каждый раз, когда дядюшка говорил с Флоренс о важных вещах, это заканчивалось головной болью уже невыдуманной.

Восемь ступеней вверх, в башенку, по узкой лестнице, освещенной магическими светильниками. Стук в дверь – сердце падало куда-то к желудку, желудок, казалось, подкатывал к горлу. Интересная анатомическая реакция – Флоренс знала, что это лишь глупые метафоры, но именно они лучше всего описывали то, что она чувствовала, толкая тяжелую дубовую дверь.

В кабинете дядюшки всегда было чисто и пахло хвоей, табаком и бренди. И неприятностями. Сегодня там пахло еще и ладаном – как всегда, когда приходил отец Сэмюэль. Черная сутана делала его похожим на злого, нахохлившегося от холода ворона с по-лисьему хитрым взглядом, и приносил он обычно недобрые вести. И письма тоже недобрые, те, которые Флоренс предпочла бы не читать.

А вот дядюшка читать их любил – вслух, с выражением. Он обладал глубоким бархатным голосом и владел им не хуже иного актера. Флоренс знала, какие острые иглы могут прятаться в этом бархате.

– Мы ждали тебя, дорогая. – Дядюшка указал ей на кресло.

Сам он сидел за письменным столом – и, как ни странно, сегодня перед ним не было бежевого конверта, лишь графин с лимонадом и хрустальный бокал. В графине плавали зачарованные металлические кубики. Они не позволяли льду таять даже в такую жару, как сегодня, так что лимонад был холодным, а стекло – запотевшим.

Отец Сэмюэль стоял у окна, заложив руки за спину. Когда Флоренс вошла, он обернулся и одарил ее лучшей из своих улыбок, предназначенных для добродетельных девиц. Девицам, в чьей добродетели он сомневался, отец Сэмюэль улыбался иначе – скорбно, словно мысли о розгах и публичном порицании причиняли боль ему самому.

– Здравствуй, дитя, – сказал он и протянул руку.

Флоренс подошла ближе, поклонилась, коснувшись губами серебряного перстня на пальце священника, и лишь потом села в кресло. На самый краешек, положив руки на колени и выпрямив спину.

От запаха ладана мутило.

– Доброго дня, отец Сэмюэль, – сказала Флоренс. – Доброго дня, дядюшка Оливер.

Дядюшка кивнул. Они не спешили ей что-то говорить, и Флоренс заволновалась.

– Что-то с матушкой?

Отец Сэмюэль совершенно не по сану хохотнул.

– Похвально стремление дочери узнать, все ли хорошо с матерью ее, но нет, дорогая Флоренс. – Он сел в кресло напротив. – Сегодня речь пойдет не о ней.

Кресло словно бы вздохнуло, поскольку тело отца Сэмюэля больше подходило не священнику, а грузчику в доках – так говорил кузен Бенджи, сама Флоренс ни в каких доках, конечно, никогда не бывала.

Тишина повисла такая, что до Флоренс донеслось хрипловатое дыхание отца Сэмюэля. Ему было душно: стояло начало лета, но погода решила пошалить, и жара нарастала. Худенькой Флоренс с волосами, забранными наверх, и в легком платье – нежный сатин цвета сливок, воздушная вышивка на коротких рукавах – было душновато, но терпимо, а вот отцу Сэмюэлю наверняка приходилось тяжело. Делиться с ним лимонадом дядюшка Оливер не спешил.

– Осенью тебе исполнится восемнадцать, Флоренс. – Дядюшка говорил ласково и спокойно.

– Да, это так, сэр, – отозвалась она и потупила взгляд.

Светлый ковер под ногами сиял чистотой – горничные вымывали его каждый вечер, так что утром в кабинете пахло лимонным мылом. Флоренс посмотрела на свои атласные туфельки и свела стопы вместе, носок к носку, пятка к пятке.

– Десять лет я воспитывал тебя, как родную дочь, – продолжил дядюшка Оливер тем же тоном. Почти торжественным. – Оплачивал твои наряды, твою учебу в пансионе, который, к сожалению, разочаровал нас всех…

Отец Сэмюэль кашлянул, потому что при разговоре о пансионе Оливер Силбер терял всю уверенность и спокойствие.

– Твои книги и еду на твоей тарелке, – закончил дядюшка.

Его холодные серые глаза потемнели. Силберы все были такими, холодными, как ледышки, только Флоренс получила от отца другую масть: матушка говорила, что ее волосы похожи на красное золото, тусклое от старости, но драгоценное. А глаза как бренди, шутил отец, и они все смеялись. Дядюшка Оливер смеяться не любил, делал это неохотно и редко.

– Я благодарна вам, дядя. – Флоренс снова опустила взгляд на ковер.

Однажды, давно, ей пришлось вычистить его: чудодейственное лимонное средство от грязных пятен щипало, когда попадало на царапины. Царапины были от осколков: маленькая Флоренс, дочь незадачливого растяпы-художника и взбалмошной Аделины Силбер, позора семейства, так не хотела слушаться мудрого дядюшку, что с яростью бросила на пол хрустальный стакан с бренди. Дядюшка Оливер тогда был искренне удивлен. Очень удивлен – и очень зол, после этого он пообещал племяннице, что еще одна такая выходка – и она отправится в обитель Cвятой Гертруды, где от таких выходок лечили ваннами с холодным льдом, ментальными чарами, от которых болела голова, и кровопусканием.

Это был единственный раз, когда дядя заставил Флоренс делать черную работу.

Но Флоренс больше не кидала ни в стены, ни об пол ничего, что могло бы расплескаться или разбиться, не из страха перед наказанием. Служанок было жалко – им же все убирать.

– Но ты понимаешь, Флоренс, что у меня есть собственные дочери, – продолжил дядюшка после недолгой заминки.

Слова давались ему не без труда, он подбирал их тщательно, словно готовясь сообщить что-то неприятное. Флоренс не могла припомнить такой заботы с его стороны: дядюшка всегда был прям, как удар шпаги, и так же безжалостен. Ко всем, исключая, пожалуй, тех, у кого было побольше власти и денег, чем у него.

– И я должен позаботиться о их будущем. Ты понимаешь, к чему я веду?

Флоренс посмотрела на породистое дядюшкино лицо и растерянно моргнула. Она догадывалась. Но догадываться – это не знать, а дядюшка предпочитал четкие ответы. Даже если сама формулировка четкости не предполагала. И не примут ли прямой ответ за дерзость?

– К сожалению, дядюшка, я не понимаю, к чему вы ведете, – покорно сказала Флоренс.

Дядя Оливер скривился.

– Ваш дядюшка, мисс Голдфинч, пытается сказать о том, что приходит время выбирать свою судьбу, – пробормотал отец Сэмюэль. – Но его волнение перед этим столь велико, что он идет окольными путями. У благонравной девицы, мисс Голдфинч, не обладающей ни высоким положением в обществе, ни богатым наследством, есть два пути: путь покорности и путь замужества. Стать невестой Бога или невестой человека, согласившегося взять ее в свою семью и заботиться.

Флоренс поняла и похолодела.

– А третий? – вырвалось у нее.

– Я не буду содержать тебя до старости, – холодно произнес дядя Оливер. – И даже не мечтай о том, чтобы работать, я не позволю тебе позорить нашу семью еще больше!

Последнее он почти выкрикнул: заметил, как Флоренс дернулась, собираясь возразить. Она испуганно затихла и шмыгнула носом.

– Тише, сын мой, – сказал отец Сэмюэль так спокойно, словно перед ним был не один из самых богатых людей города, а расстроенный мальчишка. – Гневливость – это грех.

Дядя Оливер налил в стакан лимонад и осушил его тремя мощными глотками. Самообладание возвращалось к нему.

– Ты хорошенькая девица, Флоренс, – сказал он. – И умненькая, просто от своей матери унаследовала слишком горячий нрав. И твои мысли, кажется, не испорчены романтической ерундой об истинной любви, так что нам с тобой будет просто. Я дам за тебя приданое.

Он сказал это так, будто пообещал ей корону или место в Сенате, хотя Флоренс отлично знала, что имеет на приданое такое же право, как и родные дочери Оливера Силбера: скромное наследство ее матери лежало в банке и ждало, когда Флоренс достигнет восемнадцати. В самых смелых мечтах Флоренс эти деньги становились ее билетом в большой мир, а не приданым.

– Спасибо, дядюшка, – сказала Флоренс.

Она понимала, что мечты о большом мире и независимости очень смелы – слишком смелы, – но в носу защипало. Дядюшка непрозрачно намекнул, что деньги Флоренс увидит только в случае, если выберет одну дорогу из двух предложенных. Ту, на которой