Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И тогда ты, эм, решил выбраться, гм, во внешний мир?
— Я смотри, что снаружи паукрабы всё рушат. Рушить плохо, надо чинить. Было страшно, я не знай, что делать. Но один брат, кто почему-то много знай, рассказать мне про Космос, про Двумперию. Объяснить мне всё, что там снаружи. Я храбриться и пошёл. Вместе с брат. Но его похищали, не знай, где он. У него была синий щупальце в руках.
— Синие щупальца! — восклицает Карл. — Сородич! Давно это было, Фиб-Фиб?
— Не очень. Перекриков десять до того, как с вами встречаться.
— Перекрики? — удивляется Накет.
— На Леззу, хм, живут громкоголосые звери — крикуны-копытни, — объясняет Айзел. — Э-э-э, днём они постоянно, гм, перекликаются между собой, а ночью они, хм, спят. Улей блургров, э-э-э, не пропускает свет, он освещён, гм, изнутри. И потому они, эм, отсчитывают время, гм, слушая крикунов. В стихе об этом, э-э-э, тоже сказано. Даже, хм, в этот закрытый мир проник наш, э-э-э, поэт. Гм, он подсмотрел тихонько, что там в Улье.
С лицом жучиным, о четырёх руках,
И пальцев, ног, и крыл такого же числа –
То блургр; как монах,
Он отрешён от Космоса пока –
Лишь единицы знают, что за небом скрыто.
И каждый в Улье планетарном
Уверен, что забыто
Должно быть то, что столь коварным
Считается для всех безликих,
Трудящихся всё время над одним и тем же –
Знание высот великих,
Конечно — ведь невежда
Скорее будет пользу приносить
В рутине той, что в мире выше
Давно уж робот смог собою заменить.
Работа — не весь день; как тише
За стенами из слизи станут крики
Существ высокогорных и настырных,
И нравом совершенно диких –
Как из трудяг, застенчивых и смирных
В поэтов превращаются и звука мастеров.
Не говорят друг с другом гласно,
А слизи с помощью листов.
Но блургр вовсе не согласен
С тем, кто глухими их признает.
Он быт свой так воспеть способен,
Что далеко не всякий и узнает,
Что мир весь блургра Улью лишь подобен.
— Да, всё так, — утвердительно шевелит жвалами Фиб-Фиб. — У нас весь мир — Улей. Но это, как я видеть, мало! Космос больше и интересный! Я бы рассказывать братьям и сёстрам, но меня не будут слушай.
— Займёмся и вашим миром, — уверяет Стив. — Не нарушим ваших важнейших традиций, но от занудства и скрытности избавим.
— А знаете, что, народ? — восклицает вдруг Герн. — Я только что понял, что и я среди своих — первый в Космосе! Тоже, надо сказать, не от хорошей жизни, конечно, но зато всё-таки первый.
— Ты прав, — кивает Айзел и зачитывает «Стих о Чучундре»:
Контрастный, издали заметный,
Окрас чучундрский не вводит в заблужденье:
То козырь существа, и вовсе не секретный –
Количество сородичей, в мгновенье
Мчащихся всё стадо защищать:
Помогут в том и зубы, пищи ради
Призванные древесную кору снимать,
И три руки, при первом взгляде
К боям не приспособленных нисколько,
Но силы полных; используют их, впрочем,
Их для защиты от врагов не столько,
Как для укрепленья власти мощной.
Вожак — чучундров царь и бог,
Украшен гривой исполинской, яркой;
Нечасто было, чтоб безгривый смог
Низвергнуть вожака в сраженьи жарком.
А есть за что бороться: у вожака
И тех, кто с гривой лишь немногим меньшей,
Богатство есть, и право свысока
Глядеть на всё и вся; но злейший
Власти враг — тот, что изнутри идёт;
Чем выше у чучундры положенье,
Тем чаще в кокон уходить зовёт
Их тела к очищению влеченье.
Моментов этих жаждут низшие чины.
Вот так, увы — борьбой и властью
Чучундры многие увлечены,
Хоть в шаге от космического счастья.
— Надо же, из какого общества я тебя вытащил, безгривый, — смеётся Яарвокс, потрепав чучундру по голове.
— Он меня вытащил, смотрите-ка! Я сам пришёл, хватит врать-то! — с упрёком отвечает Герн.
— Да мы с тобой друг друга столько раз из всяких передряг выручали, что я уж и со счёта сбился. По-моему, мы с тобой давно квиты.
— А вот и нет! За тобой должок, вообще-то, если ты забыл.
— Сукин ты сын! Подсчитал, зараза!
— Что поделать, жизнь в огромном стаде со сложными социальными связями заставляет уметь хорошо считать… ладно, не бери в голову — я не из тех, кто из таких расчётов делает далеко идущие выводы.
— То есть, я могу косячить дальше?
— Ты так говоришь, будто один косячишь. У меня больше возможностей для косяков — три руки!
— Эй, а мне тогда каково, с десятью-то лапами? — смеётся Силмак.
— Десять лап — э-э-э, не самое главное в тебе, — произносит Айзел.
Тот прыткий зверь о десяти ногах,
Которому вся толща почвы — лучший дом,
Шнырявкой прозван; о чудесах
Межзвёздных он услышал только что,
Но быстро в жизнь Космоса он влился.
Тому причины две: во-первых,
Делить нору с иным приноровился,
Не обретя ещё и высших функций нервных;
А во-вторых, он с плотностью едва терпимой
Людского населенья, растущей с каждым годом,
Столкнулся; сколь часто почвы милой
Ему недостаёт! Свою природу,
К показу вместо драки склонную,
Немногие сменили; большинство
Решило вместо войн бездонную
Глубь Космоса познать; но торжество
Пути избрания ещё не наступило.
Себя шнырявка ищет, и домом звездолёт
Назвать не может; то, что мило
Ему нор множество, и переплёт
Ходов, и гнёзд, и тупиков –
То вера в духов, древности наследство.
Уклад поэтому таков:
Дом в твёрдой почве — средство
Благого духа удержать,
А злого — выгнать, отвести.
Чтоб духи добрые охотно помогать
Шнырявкам стали — два камня, верят, надобно нести.
— И эти два камня, два амулета, я с удовольствием покажу тем, кто не видел, — оживляется Силмак и лезет в кармашки над четвёртой парой лап. — Конечно, я не верю в духов всерьёз — позвольте, я всё-таки просвещённое существо! — но традиция мне эта нравится.
— Одно другому, хм, не мешает, — комментирует Айзел. — Даже сугубо, э-э-э, религиозные традиции, гм, можно хранить и соблюдать, не прибегая к вере, эм, в сверхъестественное.
— Вот! Думаю, не нужно объяснять, какой амулет призван приманивать добрых духов, а какой — отгонять злых.
Один из амулетов изображает свернувшегося калачиком лимонно-жёлтого в чёрную полоску длиннотелого существа со множеством ног и густыми вибриссами. Другой же изображает тёмно-красное существо, у которого большую часть тела занимает разверстая пасть с
