Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И слизь лечебная была потребна.
Отсюда и привычка их хвостов
Знак подавать, когда гонимы
Тем хищником, что в тот кустарник залезает.
Дорогу безошибочно находят
Там, где иной и шагу не ступает.
Но многие века не всходит
То знание, что общество спасёт от муки.
Как поняли, что миру боги не нужны,
С тем не согласные изгнали все науки.
Но есть ростки ума, сейчас как никогда ценны…
— И проехался, и восхвалил, — высказывается Сэн.
— И прямо про тебя написал! — восклицает Райтлет. — Согласись — кто ты, если не «росток ума»?
— Знаешь, я не уверена, что смогла бы вырваться из системы, если бы не встретила тебя, корфилль. Может быть, меня бы всё-таки сломали.
— Не думаю. Иначе я не стал бы предлагать тебе учиться на охотника. Хватит скромничать, корфилль.
— Не только эта умилительная парочка вытащила меня из раствора, — напоминает тем временем Стив.
— Технически, я не участвовал, — отвечает Тецклай. — Я просто открыл дверь и стоял на шухере.
— Что, конечно же, совершенно неважно.
— О, опять этот твой сарказм, Стив! — смеётся Айзел. — Хм, «Стих о Хриввалэйтне». Образец, кстати, раннего творчества Литера Стилия.
Трёхглазый тёмный уроженец хлада,
Дракон и с тёплой, и с холодной кровью,
Дал знать, что разуму не надо
Лишь в обществе своём расти; любовью
Он к родичам исполнен тридцать дней,
Лишь только размноженья вожделея.
В иное время сходных с ним гостей
Убьёт, зубного яда не жалея.
Яд в когте есть, что палец украшает.
Но он не всем опасен: пигменту красному он страшен
И редким более; но только ум он помрачает
Тем, чей жизни сок в морской глубины цвет окрашен.
Злой к брату, мать свою не чтящий,
Как, спросите, тот хриввалэйтн смог
Язык и разум настоящий
Обресть? Ответ таков: давным-давно помог
Великий холод, что царит поныне
На родине, когда-то светом щедро одарённой.
Исторгли как-то Космоса глубины
Гигантский камень; его путь искажённый
Сбил мир с пути, что близко к солнцу был.
Один лишь зверь тепло мог подарить,
Но строгим и обидчивым он слыл.
С ним стал драконий род дружить.
Со временем и сам к морозу
Приноровился; а как планету стали посещать
Те странники, что не несли угрозу,
Так дружбу с ними стал он развивать.
— До чего же интересно! Тецклай, как раз хотел тебя спросить: как же вы без общества своих обходитесь? — оживляется Семиларен.
— А что такого есть в обществе своих, чего не может быть у кого-то ещё? — отвечает на вопрос вопросом хриввалэйтн.
— Ну, свой — это всё-таки… свой… ну, тебе же легче понять, что удумал сородич, а не кто-то чужой, правильно?
— Свой — это не тот, кто с тобой одного вида. И не родственник. А тот, кому можно доверять. Это от вида не зависит.
— Вроде бы понятно… а вроде бы и нет. Не понимаю… то есть, родственные связи для тебя вообще ничего не значат?
— Ничего.
— Странные вы какие-то… без обид, но правда же!..
— А для меня вы странные. Интересно, что про вас Литер Стилий написал.
— Всю правду, гм, как всегда, — отвечает Айзел.
На первый взгляд всего виднее
То, что им свет найти поможет
Среди ветвей и трав — семнадцать рук; сильнее
И ловких более никто найти не сможет
На той планете, которой лес названье дал.
Не только лишь семнадцатью руками
Блент ловок и силён; высоко
Подпрыгнет он, едва пошевелив ногами,
И в точности туда, куда подскажет око.
Есть чётное в строеньи блента:
Два глаза — денно, нощно
Тепло ловящих наравне со светом,
И уха тоже два — и звуков чтеньем,
И очищением хозяину полезны.
Известны бленты древним рвеньем
К борьбе друг с другом; лишь любезны
К тем были, кто к ним родством теснее.
Смягчились нравы по прошествии веков –
И к непохожим ближе, и куда честнее,
Но не отказались от боёв
Совсем; притом, такого не бывает,
Чтоб воевать пошёл блент тот,
Чей дом никак не задевает
Той битвы, что близка, исход.
То к хаосу врождённое сродство –
Не только бой, но приключенья
Для жизни надобны того,
Кому привычно трудное сплетенье.
— Тот инж, получается, мне о том глюки и сочинил, — кивает Семиларен. — Сродство к хаосу… ну да, это же оно самое! Мне действительно сейчас, при всей этой суматохе, на душе легче, чем когда я на Имперский Союз тихонечко работал.
— Думаю, гм, можно перейти и к твоему соседу, эм, по планете, — продолжает Айзел.
Среди болот и скал щербатых,
Что древу хитроумному соседи,
Есть вид пятнистых или полосатых
Зверей о четырёх ногах, что снеди
Той ради мощной, толстокожей
Кинжалы обрели в зубном ряду;
И дружбу преданную тоже
Охоты славной приняли ввиду.
Сплочённей общества приметить
Непросто у зверей когтистых.
Душою всею рады встретить
В сообществе всех помыслами чистых –
Неважно, ягулярров или нет.
Столь радушно, но столь же беспощадно
Относятся там к тем, кто след
Оставил в обществе, легко или изрядно.
Лишь стоит только раз неверным
Тому всему союзу оказаться –
Как тут же гадким, злым и скверным
Отступник начинает зваться.
Обратно путь ему заказан
В тот дружный мир, кой подло предал;
Клеймом позора он наказан,
И кличут на него все беды.
Есть и великое у них творенье:
Известны ягулярры тем,
Что дали имя звёзд скопленью,
Что домом значится нам всем.
— Млечный Путь? Разве это не человеческое название? — интересуется Витс.
— Это только само название точно такое же, а основа совсем другая, — отвечает Леод. — У вас был миф о богине, которая оттолкнула смертного детёныша. А наш миф — о небесном ягулярре, который нёс своей возлюбленной молоко. Ягулярриха тогда нашла среди звёзд заплутавших пушистых зверюшек. Они были разумными, а назывались белыми путниками.
— Белые путники? Так вот почему жители Галактики так себя называют!
— И название это несёт гораздо больше смысла, чем ты думаешь. Белыми этих путников назвали за то, что они излучали белый свет. Мы уже тогда знали, что белый объединяет в себе весь остальной видимый свет. А это символ того, что в них были все качества, которые только могут быть. Они были такими же, как все мы: в каждом из нас есть хитрость и простодушие, щедрость и жадность, любовь и ненависть… всё добро и всё зло, проще говоря. И мне ли тебе рассказывать, Витс, что каждый из нас — путник не только на просторах Вселенной, но и внутри самого себя! Мы ведь постоянно что-то в себе ищем, обнаруживаем, скрываем, что-то запускаем в себя, а