До самого конца войны я поднималась на холм каждое утро и входила в это состояние — или, точнее говоря, транс. Весь день я не испытывала ни голода, ни жажды, хотя к вечеру я чувствовала такую усталость, что едва могла спуститься с холма. За эти дни мои волосы побелели, а моя плоть стала будто таять. Когда Субхадра поняла, что со мной что-то происходит (хоть и не понимала, что именно), она послала со мной служанку, чтобы та давала мне воду — ибо это было все, что я могла принять — и помогала мне благополучно спускаться каждый вечер в лагерь. Позднее девушка мне рассказала, что я часто плакала или смеялась, пугая ее. Иногда я нараспев говорила на незнакомом языке. Я не помнила этого. Но на всю оставшуюся жизнь я не забуду образы, что мне являлись — те, которые я попытаюсь описать позже, и те, что были так ужасны, что я оставила их в своей душе навсегда.

Я ожидала, что я буду видеть все словно через подзорную трубу, но я ошиблась. На самом деле, я видела далекие сцены так ясно, будто они происходили на расстоянии нескольких вытянутых рук от меня — не дальше. Например, я видела седовласого Бхишму на передовой линии фронта армии Кауравов, сидящего в своей серебряной колеснице. Я даже могла разглядеть золотое пальмовое дерево на его развевающемся знамени. Он наставлял свои отряды, говоря им, что сегодня врата небес широко распахнулись, чтобы впустить всех, кто погибнет на поле битвы. Лицо Бхишмы светилось энергией и странной веселостью, а его слова звенели так убедительно, что я верила ему. Но, пока я наблюдала за его лицом, оно менялось и дрожало, как рисунок на воде. Я чувствовала его усталость в своем теле. На сердце у Бхишмы было так тяжело, что казалось, ему едва хватает сил дышать. Я поняла, что мое новое зрение позволяло мне проникать за маски людей и заглядывать в их внутренний мир, и я одновременно и ликовала, и ужасалась. Посмотрев в небо, я надеялась получить знак от Бхишмы, подтверждающий, что он сказал правду. Но небеса сияли надо мной бледно-голубым печальным светом.

Если война заставляла даже такие великие души притворяться, на что могли надеяться все остальные из нас?

Я видела, как Дурьодхана шагает под своим знаменем со змеей на золотом поле. «Сначала убейте Сикханди, — наставлял он своих генералов. — Больше никто не сможет победить Бхишму. Пока Бхишма ведет нас, мы неуязвимы!» Под золотой короной его лицо казалось тоньше, а глаза, как горящие угольки, пристально вглядывались в войско Пандавов. Но жесткая линия его губ смягчалась, когда он поворачивался к своим воинам.

— Я не забуду вашей преданности! — говорил он им, прикасаясь к плечу каждого из них.

Они улыбались ему в ответ. Я была поражена, почувствовав, какая любовь исходит от них, мерцающая, как жар от летней мостовой, увидев их готовность умереть под командованием Бхишмы. Он знаком подозвал гонца поближе и снял ожерелье со своего головного убора.

— Отдай это Бханумати. Скажи ей, что я приду к ней, как только смогу. — Потом его глаза потемнели, осматривая поле. — Где Карна? — спросил он. — Скажите ему, что его зовет Дурьодхана. Сейчас я нуждаюсь в присутствии друга, как никогда.

Даже в трансе мое дыхание стало неровным, мои руки задрожали от предвкушения. Но, прежде чем я увидела Карну, я перенеслась к армии Пандавов. Какой ничтожной она казалась по сравнению с армией противника! Юдхиштхира стоял в центре под белым зонтиком, под которыми сидят только цари. Его лицо было бледным и вытянутым, я видела, что в душе он все так же не хотел войны. Точно так же он не хотел, чтобы ради него погибли тысячи. Рядом с ним стоял Сикханди под охраной наших самых преданных солдат. Бхима вел один фланг, Накула и Сахадева — другой. Я искала Дхри. Он оказался в тылу войска, где он, проезжая на серебряно-бронзовой колеснице по рядам, отдавал приказы разным командирам. Мои сыновья ехали за ним на боевых конях.

Я задрожала, когда подумала, что все люди, к которым я была неравнодушна в этом мире, собрались на этом поле. Сколько из них вернется живыми, когда война окончится через восемнадцать дней?

Тут я обратила внимание на странное движение на краю поля. Золотая колесница Арджуны проехала через границу между нашей армией и безлюдной землей. Зачем ему было ехать туда сейчас, когда война неотвратимо нависла над нашими головами? Я видела, как Кришна умело управлял его шестью лошадьми одним лишь малейшим движением кисти. Своим хлыстом он указывал на предводителей армии Кауравов, людей, которых мой муж знал как самого себя. И тогда Арджуна, выронив из рук свой любимый лук Гандиву, закрыл лицо руками и заплакал.

* * *

Многое было написано о скорби Арджуны в этот одиннадцатый час и о том, что Кришна сказал ему, чтобы вывести его из неподвижного состояния. Вьяса знал об этом заранее, увидев все во сне. Говорят, он пропел об этом Ганеше, богу начинаний, который записал эту историю. (Не его ли я мельком увидела под баньяном с раскачивающейся из стороны в сторону слоновьей головой?) Другие подхватили слова Кришны и перевели их на многие языки в разных стихотворных размерах. Некоторые давали этой истории причудливые имена, но чаще всего ее называли просто Песнь. Меня не удивит, если поэты и философы продолжат писать об этом до тех пор, пока мир не будет уничтожен в день Пралайи[24].

Никто — включая самого Арджуну — не ожидал, что храбрейший из Пандавов будет парализован чувством вины, увидев своих родственников, которых ему придется убить. Он всегда был прагматичным человеком. Все это время ему, как никому другому, не терпелось испытать свое мастерство в бою. Кто мог вообразить, что он будет так потрясен мыслью о разрушенном мире, в котором мы будем жить после того, как война убьет и покалечит миллионы? Но всем, кто начинают войну, если они не привыкли уклоняться от обязанностей, в какой-то момент придется столкнуться с подобным чувством. Через несколько дней все мои остальные мужья будут горько сожалеть о своем участии в битве и захотят, чтобы она никогда не начиналась. Но к тому моменту мы все узнаем, что война подобна лавине. Однажды начавшись, она уже не остановится, пока не обрушит на нас все разрушение, на которое способна.

Когда я смотрела, как Кришна дает Арджуне советы, утешает его и учит его, как преуспеть не только на поле битвы, но и вне его, я почти не узнавала смешливого, беззаботного человека, которого я знала еще с юности. Где он выучился всей этой философии? Когда она стала его собственной мудростью?

Я преданно повторяла советы, которые он давал другим женщинам, когда я присоединилась к ним ночью. Удовольствия, которые исходят от объектов чувств, не вечны, и, таким образом, они всего лишь источники боли. Не привязывайтесь к ним. Когда человек достигает состояния, в котором честь и бесчестие становятся для него одинаковы, тогда он становится высшим существом. Стремитесь достичь такого состояния. Уттару слишком отвлекали ее собственные заботы, поэтому она не уделяла этим беседам много внимания, но Кунти и Субхадра внимательно слушали Кришну и кивали в знак понимания. Я не могла представить, что человек может обрести ту мудрость, о которой говорил Кришна, и я не стремилась к ней. Я не знала, как жить без привязанности или одинаково относиться к чести и бесчестию. Возможно, только если ты обладаешь большим сокровищем, ты можешь освободиться от этого мира. Кришна намекнул, что это сокровище находится внутри нас. Ни одно оружие не может причинить вреда такому сокровищу, оно не горит в огне; оно вечно, неподвижно и блаженно. Но эти слова, словно скользкие камни под водой, невозможно было удержать, когда я пыталась их проанализировать. Мудрость, которую мы получаем от других, а не из собственных суровых испытаний, не может помочь нам. Итак, хотя мой рот повторял за Кришной его слова, моя воля колебалась между угрызениями совести и местью, а мое сердце продолжало гореть от боли.