попросил об интервью. И лишь после мимолетного упоминания о неких переговорах и возможном контракте с фирмой «Уорнер Бразерс» позволил себе как бы в скобках намекнуть на то, что он, как ему показалось, видел Бетт Дэвис в одном маленьком приморском городке, причем в такое время, когда сезон давно закончен. Мне он велел оставить напечатанное письмо у него на столе, схватил свой портфель и сказал, что едет отдыхать, считая, видимо, что больше никто в редакции отдыха пока не заслужил. Возможно, он все еще сердился на Виттерса, а может, виноват был плохо работающий кондиционер, но, так или иначе, это письмо оказалось на целый абзац длиннее, чем обычно, Тейт слишком часто использовал глаголы в повелительном наклонении, а прилагательных было так много, что это бросалось в глаза.

Когда мы с Элли – как всегда выждав пятнадцать минут – вышли из здания, на улице оказалось так жарко, что Элли даже отказалась после супа съесть ломтик торта. Мы с ней расстались на углу, пожелав друг другу всего хорошего, и я, как обычно, вернулась в кафе и переоделась в туалете. На сей раз я надела черное бархатное платье, а волосы повязала ярко-красной лентой.

* * *

В тот первый вечер, когда мы с Уоллесом играли у меня дома в карты, он сказал мне, что виделся со своим адвокатом для оформления доверенности на все свои капиталы. Почему? – спросила я, и он сообщил, что двадцать седьмого августа уезжает в Испанию, чтобы присоединиться к армии республиканцев.

И он не шутил.

Наверное, мне не следовало бы так уж удивляться. Самые разнообразные представители молодого поколения стремились поучаствовать в той войне, что разгорелась в Испании, – некоторые считали это модным, других влекла любовь к риску, но большинство ехали туда из соображений здорового, но в данном случае несколько неуместного идеализма. Что же касается Уоллеса, то он к тому же был уверен, что ему в жизни дано слишком много.

Он родился в верхнем Ист-Сайде, в особняке из красно-коричневого песчаника, а лето проводил в принадлежавшем его семье доме в Адирондакских горах, где у них имелись также собственные охотничьи угодья. Уоллес учился в той же приготовительной школе, что и его отец, и в том же колледже, а после смерти отца занял его место в семейном бизнесе, унаследовав не только отцовский рабочий стол и автомобиль, но и, как бы в приложение, его секретаря и шофера. Надо отдать ему должное, бизнес он удвоил, учредил стипендию имени своего деда и заработал должное уважение среди равных. Но все это время он, по его словам, подозревал, что жизнь, которой он живет и которая столь надежна и отлично налажена, ему не принадлежит. То, что он всего за семь лет успел стать флагманом отрасли, было результатом трудов его отца и тех успехов, которых тот сумел достичь к своим пятидесяти годам. Даже беспечной жизнью двадцатилетних Уоллес насладиться не успел, она тоже от него ускользнула.

Но больше он не желал с этим мириться.

Одним ударом он был намерен отсечь от своей жизни все то, что было таким разумным, таким знакомым и таким безопасным. И в течение того месяца, что предшествовал его отъезду в Испанию, он предпочел не обсуждать отрицательные аспекты принятого им решения с друзьями и родными, а находиться в обществе своей новой и очень приятной знакомой. В моем обществе.

Мы оба работали допоздна, так что среди недели обычно встречались всего один раз – ради позднего ужина вместе с Битси и Джеком и нескольких партий в бридж. Урожденная Ван Хёйс, Битси принадлежала к семейству богатых землевладельцев из Пенсильвании и на самом деле была куда более стойкой и строптивой, чем можно было предположить, исходя из ее экстравагантной внешности. Наши с ней отношения укрепило то, что я неплохо играла в карты. К нашему второму свиданию мы с ней уже играли против мальчиков на деньги и ухитрялись неплохо их выставить. А под конец такого вечера Уоллес дружески целовал меня на прощание, сажал в такси, и мы разъезжались по домам, чтобы успеть нормально выспаться. Но уик-энды мы с Уоллесом проводили только вдвоем, стараясь непременно преодолеть навеваемую Манхэттеном тоску.

Практически на каждую из суббот Уоллес Уолкотт получал какое-нибудь приглашение – то это была вечеринка на воде в Вестпорте, то ужин в Ойстер-Бей. И чаще всего таких приглашений было несколько. Но когда он впервые рассыпал их передо мной и предложил выбирать, я сразу заметила, что все это ему не по душе. А когда я пристала к нему с вопросами, он признался, что на этих, как он выразился, «развесистых мероприятиях» всегда чувствует себя как бы неуместным. Господь свидетель, если у него все эти люди вызывают столь неприятные ощущения, то уж я-то им точно не помощница! Так что мы дружно выражали сожаление и сообщали Хэмлинам, Кёрклэндам и Гибсонам, что на вечеринке быть не сможем.

Вместо этого днем в субботу мы с Уоллесом ездили на «Бентли» по разным мелким, но приятным делам: в «Брук Бразерс», в «Майкл» за новыми рубашками цвета хаки; на Двадцать третью улицу, где почистили наши пистолеты; в «Брентано» за словарем испанских идиом.

Olé![142]

Возможно, сказывалось воздействие Мэйсона Тейта, но, занимаясь решением этих простых бытовых задач, я испытывала все большее удовольствие и все усиливавшееся желание достичь безупречности. А ведь всего несколько недель назад я подобные мелочи считала не заслуживающими внимания. Китаянка в прачечной могла прожечь утюгом мою юбку, но я все равно положила бы ей никель на гладильный барабан и ласково бы ее поблагодарила, а потом стала бы носить эту юбку исключительно на благотворительные церковные мероприятия. В конце концов, там, откуда я была родом, главная цель состояла в том, чтобы заплатить как можно меньше, но при этом ничего не украсть, так что в тех редких случаях, когда я, придя домой, обнаруживала, что мне досталась неповрежденная дыня, у меня были все основания предположить, что я такого счастья не заслужила.

А вот Уоллес свое счастье заслужил. Я, по крайней мере, была в этом уверена.

И потому, если цвет нового свитера не гармонировал с цветом его глаз, я отсылала свитер обратно. Если первые четыре пены для бритья имели чересчур выраженный цветочный запах, я говорила девушке в «Бергдорфе», чтобы она принесла еще четыре. Если бифштекс из лучшей части филея казался мне недостаточно толстым, я сама вставала у прилавка и следила за тем, как мистер Оттоманелли орудует