На одной из фотографий в коллекции Уоллеса я увидела большую группу – наверное, несколько сотен – юношей в одинаковых куртках и галстуках.

– Это что, школа Сент-Джордж?

– Да. Это… наш выпускной класс.

Я наклонилась чуть ближе, пытаясь отыскать Уоллеса, но не сумела, и он показал мне сам. У него было милое непритязательное лицо. Уоллес вообще принадлежал к тому типу людей, которые как бы растворяются на общих школьных или студенческих фотографиях, но со временем становятся все более заметными на фоне своего куда более неинтересного окружения.

– Это что, вся ваша школа здесь? – спросила я, продолжая разглядывать лица.

– Ты… Тинкера ищешь?

– Да, – призналась я.

– Вот он.

И Уоллес ткнул пальцем в левый угол фотографии. Наш общий друг стоял в одиночестве, как бы на границе, отделявшей его от остальной группы. Пожалуй, через несколько минут я бы и сама наверняка его узнала. Он выглядел именно так, как и должен был выглядеть в четырнадцать лет: волосы несколько растрепаны, пиджак немного помят, а глаза смотрят прямо в камеру, словно он готов сбежать.

Затем Уоллес с улыбкой переместил свой палец в противоположный угол фотографии и сказал:

– И вот здесь тоже он.

Действительно, у противоположного края снимка тоже был Тинкер; его фигура, правда, казалась немного расплывчатой, но это, безусловно, был он.

Уоллес объяснил, что, поскольку хотели всех поместить в кадре, фотографу пришлось пользоваться старой камерой на треноге. Когда апертура медленно пересекает большой негатив, показывая группу как бы по частям, это позволяет тому, кто стоит с краю, быстро перебежать за спинами остальных и появиться на общей фотографии дважды – но нужно очень хорошо рассчитать собственную скорость, да и бежать придется сломя голову. Каждый год несколько человек пытались такое проделать, но Тинкер, насколько помнилось Уоллесу, оказался единственным, кому это удалось. И, судя по тому, какая широкая улыбка сияла на лице «второго» Тинкера, можно было понять, что он знал о своей победе.

Мы с Уоллесом придерживались данного нами разумного обещания не касаться в своих разговорах темы «Ив и Тинкер». Но оказалось, что нам обоим отчего-то страшно приятно было увидеть явственно проявившуюся на фотографии хулиганскую сущность юного Тинкера и отдать должное его смелому фокусу. Некоторое время мы молчали, потом я сказала:

– Можно задать тебе один вопрос?

– Конечно.

– В тот вечер, когда мы все вместе обедали в «Бересфорде»… помнишь, когда мы спускались вниз на лифте, Баки что-то такое вякнул – типа того, что Тинкер возродился, как Феникс из пепла?

– Баки всегда был немного… туповат.

– Даже если и так. Что он имел в виду?

Уоллес молчал.

– Неужели это так ужасно, что и говорить об этом нельзя? – упорствовала я.

– Вовсе нет, – мягко улыбнулся он. – В этом нет ничего… плохого. Тинкер родом из старинного семейства из Фолл-Ривер. Но, насколько мне известно… в общем, его отца преследовали неудачи. И он, по-моему, потерял… почти все.

– Во время Катастрофы?

– Нет, раньше.

Уоллес указал на фотографию.

– Тинкер тогда как раз поступил в нашу приготовительную школу. Я хорошо это помню, потому что я тогда был… префектом[143]. Специально собирали совет школы, чтобы решить, как следует поступить в подобных… столь трагически переменившихся обстоятельствах.

– Тинкеру выделили стипендию?

Уоллес медленно покачал головой.

– Нет. Его попросили уйти. Школу он заканчивал в Фолл-Ривер и… потом поступил в Провиденс-Колледж. А закончив его, получил работу какого-то клерка… в трастовой компании… и с этого момента прилагал все усилия, чтобы снова подняться наверх.

Родился в Бэк-Бей, учился в Брауне и работал в банке, принадлежавшем его дедушке. Именно такое «мудрое» заключение я сделала через десять минут после знакомства с Тинкером.

Я снова посмотрела на фотографию. Симпатичный кудрявый мальчишка с дружелюбной улыбкой. Впервые за несколько месяцев мне захотелось увидеть Тинкера, но вовсе не для того, чтобы что-то там выяснять или обрубать какие-то концы. Я не испытывала потребности ни обсуждать его отношения с Ив, ни говорить о том, что могло бы (или не могло бы) случиться между нами. Мне просто хотелось как бы получить «второй дубль» и переосмыслить свое первое впечатление – пусть бы Тинкер снова вошел в «Хотспот», сел за соседний столик и стал наблюдать за оркестрантами, а солист стал бы играть нечто неудобоваримое, и Тинкер улыбнулся бы мне своей растерянной улыбкой, а я приняла бы его целиком и без всяких собственных домыслов. Ибо то немногое, что я узнала от Уоллеса, помогло мне понять в Тинкере что-то такое, что мне следовало бы понять с самого начала – что мы с ним взрослели, отнюдь не находясь по разные стороны порога; мы стояли тогда практически плечом к плечу и сделали примерно одинаковый шаг, впервые переступая этот порог.

Уоллес тоже внимательно смотрел на фотографию, переводя взгляд с одного Тинкера на другого – как если бы фотограф запечатлел именно то мгновение, когда мистер Грей, отец Тинкера, и потерял остатки своего состояния, и те два Тинкера, одновременно возникшие на снимке, представляют собой конец одной жизни и начало другой.

– Большинство людей помнят только то, что феникс возродился из пепла, – сказал Уоллес, – но забывают о другой его особенности.

– О какой? – спросила я.

– Что он живет пятьсот лет.

* * *

На следующий день Уоллес «отбыл на фронт».

Ну, не совсем.

Это в 1917-м они «отбывали». Молодые мужчины в отглаженной форме, светловолосые и румяные, они сперва собирались в батальоны в Бруклинском порту, а потом, вскинув на плечо матерчатый рюкзак, бодро поднимались по сходням на палубу огромных серых крейсеров и весело напевали: «Over there, over there![144]» Когда же звучал сигнал к отплытию, они начинали соревноваться в перевешивании через поручни, чтобы влепить прощальный поцелуй возлюбленной или помахать матери, которая, предчувствуя беду, плакала где-то в задних рядах толпы.

Но в том, что некий весьма состоятельный молодой человек в 1938 году отправляется в Испанию, чтобы принять участие в бушующей там Гражданской войне, особого веселья не было. Этот человек просто покупал билет в каюту первого класса на «Куин Мэри» и появлялся у причала, лишь покончив с неторопливым завтраком. Пробираясь сквозь толпу туристов, которые уже водили пальцем по строчкам разговорника, и вежливо их обходя, он поднимался по сходням и сразу же направлялся в свою каюту на верхней палубе, куда уже внесли заранее отосланный багаж, который в данный момент бережно распаковал стюард.

С тех пор, как Лига Наций[145] запретила волонтерам из других государств участвовать в