— Играй, — приказала она.

Он встал, низко поклонился, грациозно взмахнул рукой (такими движениями он, наверное, приветствовал великих княгинь из рода Романовых) и сказал:

— Я полностью в вашем распоряжении, mademoiselle.

Он произнес эти слова серьезно. Но не был уверен, что она поняла это.

— Хватит, — с некоторой обидой в голосе произнес Йенс.

— Ой, не могу! — крикнула Валентина, покатываясь со смеху.

— Это, знаешь ли, жестоко.

— Я знаю, — сказала Валентина, и тут ее снова охватил неудержимый приступ хохота. — Жестоко для человеческих ушей!

— Я не для этого играл.

Йенс нахмурил брови, приложил смычок к струнам и нетерпеливо постучал ногой по полу. Стоя посреди комнаты и приставив скрипку к подбородку с таким видом, будто всю жизнь только то и делал, что выступал с концертами, он сыграл отрывок куплетов тореадора Бизе. Но само исполнение его мало беспокоило. Валентина смеялась, это было главное. Она сегодня видела слишком много такого, чего ей не стоило видеть, и ему хотелось, чтобы она хохотала. И она хохотала, подетски, самозабвенно. Кончик ее носа порозовел, красивые губы широко раскрылись, а глаза засверкали от выступивших слез. Темные блестящие волосы, которые он вытер и разгладил с такой любовью, рассыпались и, точно крылья, развевались вокруг нее, когда она в изнеможении качалась на кресле.

Ему пришлось напомнить себе, что она еще очень молода. Молода и ранима.

Он положил скрипку и смычок на стол, бросил гневный взгляд на свою состоящую из единственного слушателя аудиторию, подошел к дивану и уселся с обиженным видом, скрестив на груди руки. Но ее это совершенно не смутило. Она выпрыгнула из кресла, как голодная кошка, бросилась рядом с ним на диван и развела его руки.

— Придется учить эти пальцы, — воскликнула она сквозь смех, поднимая его левую ладонь. — Этих… преступников! — Подобрав подходящее слово, она жизнерадостно тряхнула головой и скосила на Йенса веселые глаза. А после по очереди нежно приложила к губам каждого из преступников, словно прощая их. — Они должны научиться понимать, что делают.

«А сама она осознает, что делает?» — подумал он.

— Я найду тебе учителя, — вдруг заявила она.

— А ты не можешь меня учить?

— Нет, нет. — Валентина усмехнулась. — Это закончится тем, что мы начнем злиться и кричать друг на друга.

Йенс ущипнул ее за нос.

— А что, это может быть весело.

— На Аню, дочку доктора Федорина, я не кричу, когда занимаюсь с ней, но это только потому, что она очень воспитанная. Мне почемуто кажется, что, если бы я занималась с тобой, ты бы себя вел не так хорошо.

Их глаза встретились, но, услышав через какоето время негромкий вздох, сорвавшийся с губ девушки, он отвел глаза, поскольку понял, что она заглянула в него слишком глубоко.

— Валентина, я думаю, мне пора отвезти тебя домой.

Она чуть опустила веки, посмотрела на него изпод густых ресниц, и Йенс вдруг почувствовал, что если не встанет на ноги сию же минуту, то так и останется с ней. Он высвободил руку, но взгляд на ее лицо заставил его замереть, до того беззащитным оно показалось ему. Точно на открытой странице книги, он прочитал на нем отчаянное желание, даже потребность. Потребность в нем.

— Йенс, — прошептала она, всматриваясь в него, — я боюсь тебя потерять.

— Ты никогда не потеряешь меня, любимая. Мы же с тобой созданы друг для друга, разве ты не понимаешь?

Он обнял ее за плечи, притянул к себе, и она прильнула к его груди, словно хотела услышать биение сердца. Он прижал ее крепче. И лишь их дыхание, попадающее в такт, нарушало тишину комнаты. Они долго просидели вот так, прижимаясь друг к другу, глядя на танцующий в камине огонь и наблюдая за беспокойными тенями, которые то падали им на колени, то опускались на пол. Йенс поцеловал ее в теплую макушку.

— Расскажи мне о себе, расскажи, кто ты, — произнесла она приглушенным голосом.

Никто прежде не задавал ему такого вопроса. Немного подумав, он начал говорить. О детстве, которое прошло в Дании на берегу моря, о том, как он строил разные штуковины сначала из гальки, а позже из плавника. О том, как его проект моста получил на конкурсе главный приз, о том, как он однажды чуть не утонул вместе со своей собакой, когда переплывал на лодке реку. Он признался в любви к моторам, машинам и всему, в чем есть движущиеся части. Он рассказывал об американцах братьях Райт и о французе Луи Блерио.

— Будущее за полетами на аэропланах, — сказал он. — Вот увидишь.

Валентина улыбнулась. Она не поверила ему.

— А кем были твои родители?

Об этом он не стал распространяться. Рассказал об отцовской типографии в Копенгагене, о том, как они повздорили, когда Йенс заявил, что не хочет продолжать отцовское дело и решил стать инженером. Рассказал о грусти в добрых материнских глазах. Он до сих пор писал им раз в месяц, но в Дании не был уже пять лет.

— Я стал русским, — заявил он.

— Ты такой же русский, как жираф.

Он поведал ей о своих надеждах на то, что не насилие, а переговоры и компромиссы помогут России вновь обрести покой и стабильность. Но о войне, которая, по его мнению, была не за горами, не стал говорить. Свои страхи он скрыл от нее. Йенс чувствовал, как голова Валентины постепенно тяжелела и как их тела словно сливались в единое целое. Ее бедро точно срослось с его бедром.

— Расскажи о сыне графини.

И он рассказал ей об Алексее.

— Алексей — сын графини Серовой, ему всего шесть лет. Он бы понравился тебе, Валентина. Он очень смелый. — Его пальцы осторожно погладили ее изящное плечо, скрытое под белой тканью форменного платья. — Как и ты, — чуть слышно добавил он. — Он очень похож на тебя, любимая. Ты должна понять, что я не могу бросить Алексея. Не могу отвернуться от мальчишки. Его отцу, графу Серову, на ребенка наплевать. Его интересует только блеск придворной жизни да любовница, которая живет в роскошной квартире на Английской набережной. Графиню это злит. Свою злость она срывает на мальчике, потому что…

Тут он замолчал. Чувства Натальи Серовой были слишком сложны, чтобы их можно было объяснить словами. Он прижался губами к щеке Валентины и снова почувствовал больничный запах, которым пропиталась ее одежда. Обняв девушку обеими руками, он стал легонько качать, как маленького ребенка.

— Будь великодушной, Валентина, — прошептал он. — Позволь мне встречаться с Алешей. Я привязался к мальчишке, и он ведь не виноват в моих ошибках с его матерью. С ней мы расстались, можешь не сомневаться.

К его удивлению, Валентина не стала его об этом расспрашивать. Вместо этого она чуть повернула голову и жарко поцеловала, стирая с его уст воспоминания обо всех остальных губах, когдалибо прикасавшихся к ним, оставляя на них свою печать. Тонкие пальцы неумело расстегнули пуговицы на его рубашке, ладони робко скользнули по коже. Но когда его рука опустилась вниз по изящным изгибам ее спины, она осмелела. Ее руки нежно прошлись по его груди, а губы припали к тому месту, где быстро стучало его сердце.