— Немедленно разойтись! — выехав немного вперед, скомандовал капитан кавалеристов.

Он сидел на великолепном рослом жеребце, который нетерпеливо рыл копытом грязь под утоптанным снегом. Всадник устремил взгляд на железнодорожника, стоявшего на платформе.

— Немедленно разойтись! — повторил он приказ.

Аркин пробился через толпу притихших демонстрантов и вышел вперед.

— Эти молодые люди не делают ничего плохого, — хладнокровно произнес он.

Капитан посмотрел на него, отвернулся, но потом присмотрелся внимательнее.

— Ты кто такой? — спросил он.

— Товарищ этих мальчишек, — резко произнес Аркин. — Давайте разойдемся мирно. Мы не хотим кровопролития.

Капитан удовлетворенно ухмыльнулся.

— Неужели?

— Да. Эти молодые люди…

— Опасны!

— Нет. Они просто заявляют о том, что недовольны, и требуют, чтобы их выслушали.

— Мы хотим справедливости, — добавил Карл, который встал рядом с Аркиным, держа обеими руками железный прут.

— Так получай ее, молодой смутьян!

Без предупреждения капитан вдруг наклонился вперед и махнул саблей. Клинок разрубил воздух с легким свистом. Аркин успел среагировать. Он оттолкнул своего молодого друга так, что сабля, которая должна была перерубить бледное худое горло, зацепила лишь нос и рассекла ноздрю. По подбородку Карла хлынула алая кровь.

Толпа железнодорожников загудела и двинулась вперед. На всадников посыпались ругательства и угрозы. Страсти накалялись. Рабочие кричали и размахивали своим нехитрым оружием так, что, казалось, еще немного, и они ринутся в атаку. Аркин собирал заводскую молодежь как раз для того, чтобы избежать подобного насилия, но сейчас он оттащил Карла подальше от солдат и осмотрел его лицо. Юноша зажимал рукой нос. Кровь струилась между его пальцами, в глазах горел огонь. Рука, за которую его держал Аркин, дрожала, но не от страха, а от ярости.

— Беги в тыл железнодорожников, — распорядился Аркин. — Командуй своим, чтобы готовились дать отпор.

Юноша исчез. Снег повалил гуще, и голоса сделались громче. Атака гусар была молниеносной. Ринулись вперед лошади, сабли стали рубить направо и налево, бесшумно и беспощадно. Раздались истошные вопли, и снег на земле обагрился кровью, когда всадники врезались в толпу. Железные прутья обрушились на гусар, сокрушая кости, выбивая из стремян ноги, сваливая их на землю, где нападавшие тут же скрывались под сапогами рабочих. И все же сабли продолжали умело и безжалостно разить, снова и снова, разрубая спины, вспарывая щеки, рассекая шеи. Удар, перегруппировка, новый удар. Даже витавший в воздухе снег покраснел, когда конница раз за разом проносилась вдоль железнодорожных путей.

Аркин выхватил из кармана брюк маленький пистолет Сергеева. Шесть раз он тщательно прицеливался, и шесть раз пуля врезалась в красный мундир. Рабочие защищались отчаянно. Лошади падали к их ногам. Кивера летели на землю. Аркин бросился в гущу сражения, уклоняясь от сабель, отбивая удары, пробиваясь к высокому светловолосому капитану на черном, как сам дьявол, жеребце.

Виктор заметил Карла. Он лежал с окровавленной грудью на снегу, его молодые застывшие глаза были широко раскрыты и устремлены в небо, на падающий снег. Белые хлопья липли к ресницам и, растаяв, стекали, как слезы. Над мальчишкой стоял солдат с саблей в руках, с которой все еще капала кровь. Аркин сломал ему шею, бросился на колени рядом с Карлом и закрыл ему мертвые глаза. Раз в этом мире убивают даже детей, значит, в нем не осталось ничего святого. Схватив саблю, он с ревом бросился к красным мундирам.

Женщинам работалось тяжелее, чем мужчинам. Валентина быстро поняла это. В госпитале Святой Елизаветы женщины трудились больше всех и получали за это самые маленькие оклады. Но они не жаловались. К санитарам они относились с почтением, которого те, по мнению Валентины, совершенно не заслуживали, а уж врачей и вовсе почитали как богов во плоти.

Сама Валентина с головой ушла в выполнение своих обязанностей и почти ни с кем не разговаривала. Ее устраивало, что бóльшую часть времени приходилось проводить за чисткой и стерилизацией медицинских инструментов. Ей это было в радость. Она притрагивалась к инструментам с уважением и находила неожиданное удовольствие в их острых стальных краях и необычных формах. Ей нравилось, что каждый из этих предметов имел свое предназначение: и зажим, и зонд, и шприц, и многие другие, названий которых она даже не знала. Каждый рабочий день для нее и остальных молодых санитарок начинался с часового урока, и к наставлениям она прислушивалась с тем же вниманием, с которым разучивала новые фортепианные пьесы. Во время обхода палат она задавала больным четкие вопросы и внимательно выслушивала ответы.

— Вы прекрасно умеете слушать, — сказала както ей одна из пациенток.

Госпиталь Святой Елизаветы был больницей для бедных. Появился он больше ста лет назад по указу Екатерины Великой, и в нем постоянно не хватало коек и палат. Больные и умирающие нескончаемым потоком проходили через его двери, но многие из них не находили здесь приюта по той причине, что у них не было надежды на выздоровление. Валентина училась не думать о таких вещах, как не позволяла себе задумываться о мертвом мужчине, которого нашла однажды утром на ступенях госпиталя. Люди при деньгах не лечились в госпиталях. Госпитали были местом, куда приходили умирать. Уважаемых людей врачи навещали дома, при необходимости даже по нескольку раз в день, и лечили пациентов в их собственных спальнях. Иногда даже проводили там несложные операции. Богатые пациенты попадали в больницы только в том случае, если им требовалось серьезное хирургическое вмешательство.

Валентина погрузила руки в мыльную пену и принялась за работу, но через минуту подняла руки и посмотрела на них. Красные, грубые, с тонкими трещинками вокруг суставов. Руки медсестры, а не пианистки. Она вдруг почувствовала стыд и тут же упрекнула себя за эту секундную слабость.

За спиной у нее открылась дверь.

— А, вот ты где. Идем, тебя зовут.

Валентина быстро развернулась, роняя с рук мыльную пену. Это была Дарья Шпачева, черноволосая медсестра, любительница крепкого слова, с которой она познакомилась, когда пришла в госпиталь на первое собеседование. Но сейчас она не улыбалась.

— Ты знаешь, что у тебя вся шея в крови? — спросила ее Валентина.

— Нужно идти, — произнесла девушка. — Скорее.

Воздух здесь казался густым и тяжелым. Войдя в мужское отделение, Валентина почувствовала себя так, словно уткнулась лицом в несвежую простыню. Кровь, страх и дикая, неудержимая ярость не оставляли места ни для чего другого. Тела лежали повсюду: на койках, на матрасах, на полу, на расстеленных одеялах, на голых половицах. Их было много. Слишком много.

— Что случилось? — взволнованно спросила Валентина у Дарьи.

— Гусары.