Валентине захотелось развернуться, побежать наверх и броситься на свою кровать, чтобы не думать о капитане Чернове. Ее мысли были полны другим мужчиной. Она опустила руки.

— Бери, девочка моя.

— Я не хочу, папа.

— Что? Бери письмо.

Он требовательно протянул ей листок бумаги, но ее руки не пошевелились.

— Папа, давай я его завтра прочитаю. Я очень устала.

— Я хочу, чтобы ты прочитала его сейчас. При мне.

Валентина смотрела не на отца, боясь, что он увидит в ее глазах еще не угасшую страсть, а на его черные лакированные туфли, на сверкающей поверхности которых отражался свет люстры. Она протянула руку, и отец вложил в нее письмо. Рука застыла в воздухе.

— Прочитай, прошу тебя.

Медленно она развернула бумагу, и глазам ее предстали написанные уверенным почерком строчки. Но она не стала сосредотачиваться на них, отчего слова казались ей не более чем размытыми черными закорючками.

— Ну же!

Валентина покачала головой.

Отец взял из ее руки бумагу и начал читать вслух:

— Дорогая Валентина…

— Я ему не дорогая, — глухим голосом произнесла она, но министр этого не заметил.

«Дорогая Валентина, сегодня я позволил себе заехать к Вам, однако не застал Вас дома. Надеюсь, у Вас все в порядке и военные отряды на улицах не причинили вам неудобств. Солдатам дан приказ патрулировать город, разбирать баррикады и усмирять самых бойких крикунов. Прошу Вас, дорогая Валентина, не волнуйтесь, ибо я беру на себя обязанность лично обеспечить Вашу безопасность в это трудное и беспокойное время.

Вы наверняка слышали о большом бале, который Его Величество дает в Зимнем дворце в следующую среду. Я почту за великую честь, если Вы согласитесь пойти на него со мной.

Благодарю Вас за то восхитительное время, которое мы провели в “Дононе”.

Преданный вам Степан Чернов».

Отец Валентины кивнул, грудь его раздулась, а щеки зарумянились от удовольствия.

— Молодец, Валентина, — произнес он.

— Папа, я знаю, каждый отец желает хорошего брака своей дочери.

Он поднял бокал.

— Это так.

— Поэтому я не сомневаюсь, что ты желаешь мне только добра.

— Ты у меня умница, девочка.

Он шагнул к ней и приобнял одной рукой. В этот миг Валентине вдруг вспомнился ее список. Она подумала, как было бы просто сделать так, чтобы отец наконец ее простил.

— Но я прошу тебя, папа, не заставляй меня…

Он рассмеялся и уголком письма пощекотал ее щеку.

— Папа. — Она отстранилась от него и накинула пальто, чтобы больше не чувствовать его прикосновений. — Пожалуйста, передай капитану Чернову, что я не…

— Николай, ты собираешься возвращаться?

Это был женский голос, беззаботный и несколько невнятный. Послышался он из гостиной, а вслед за ним раздался легкомысленный обольстительный смех и звон бокала о бутылку. Это была не мать. Однако отец не смутился. Напротив, темные глаза его засветились, когда он посмотрел на старшую дочь. Он нежным отцовским жестом потрепал ее по руке.

— Не думай ничего дурного, Валентина. Так устроены все браки. Когда вы с Черновым поженитесь, ты привыкнешь к этому, как привыкла твоя мать… Ты куда?

Но Валентина уже не слушала его. Она бежала вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, оставив отца с письмом и с его женщиной.

Грязная одежда лежала на полу. Валентина всегда бросала свои вещи на пол, зная, что горничная подберет их и отправит в стирку. Но на этот раз, когда девушка посмотрела на несвежее платье, которое, как мертвец, раскинулось на ковре, и представила себе чистое, накрахмаленное и выглаженное платье, висевшее в шкафу, брови ее нахмурились. Она наклонилась, подняла грязную одежду, сложила ее и аккуратно положила на стул. Мелочи. Они имеют огромное значение. Она научилась их замечать.

Лишь уютно устроившись под одеялом в теплой постели и обхватив руками прижатые к груди колени, Валентина позволила себе расслабиться и отпустить мысли. Глаза ее закрылись, и в тот же миг она очутилась на другой подушке, в другой кровати, в другой жизни. Ее тело изголодалось по Йенсу. Это ощущение охватило Валентину с такой силой, что из горла ее вырвался долгий стон. Все ее тело пронзило жгучее желание. Бедра ее задрожали — они все еще чувствовали его прикосновения. Его огонь, горячий, ненасытный, все еще горел у нее внутри.

Она не думала, что будет так. Потребность в нем была всепоглощающей. Она помнила каждое его прикосновение. Помнила, как губы его нежно прикасались к ее груди, а его руки ласкали и сжимали ее тело так, что она теряла способность мыслить и полностью отдавалась его власти. Губы ее требовали его. Она не могла противиться желанию познавать его, доставлять ему наслаждение, владеть им. Ее тело и душа были настолько отданы ему, что в эту минуту, лежа в кровати одна, она почувствовала себя одинокой, живущей половинчатой жизнью.

— Йенс, — прошептала она в темноту, — я никогда не смогу бросить тебя.

Даже ради Кати.

Густой белый снег, кружась, падал на землю, то обрушиваясь настоящей лавиной, то стихая, как будто собираясь с силами, чтобы нанести новый удар. Накрытые белым одеялом крыши домов и дороги сверкали, и древний город, воздвигнутый некогда Петром Великим на гнилом болоте, казался грациозным и элегантным, как лебедь.

Аркин не замечал его красоты. Внимание мужчины было сосредоточено на полицейских в темных шинелях. Они собирались по двое и по трое на углах и посматривали по сторонам настороженными волчьими взглядами. Он не ожидал увидеть их так рано. Они передвигались быстро, что его удивляло, и заметно нервничали. Молодые люди из цеха Распова шли по улицам шумно и весело, как почувствовавшие свободу молодые псы. Они скандировали лозунги, которым он их научил, горланили и размахивали самодельными плакатами и транспарантами.

«За справедливость!»

«Вместе мы победим!»

«Требуем достойной оплаты труда!»

«Победа за рабочими!»

Снова и снова их голоса сливались в единый хор, когда они выкрикивали слова, которые были им ближе всего: «Хотим хлеба!»

Все они были тощими — обтянутые кожей скелеты в плащах и пальто, слишком тонких, чтобы согреть в морозную русскую зиму. Молодые и в то же время смирившиеся с судьбой. Это злило Аркина сильнее всего. Ему пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы убедить их в том, что, только взявшись за дело сообща, они могут добиться изменения ужасных условий труда. Поначалу он видел перед собой лишь пустые бледные лица, глядевшие на него беспомощными, лишенными надежды глазами. Зажечь огонь в их голодных животах помог Карл, молодой сын машиниста, который однажды вместе с ним снимал с поезда ящик с боеприпасами. Ему было всего шестнадцать, но он уже все понимал.