– Все, Белинда, иди отсюда, – раздраженно махнул рукой отец. – Нормального разговора у нас не получится.

– Если бы ты хоть раз послушал меня, – начала мать, – может быть, в нашей жизни все было бы по-другому.

Папа мягко подтолкнул меня, и я отошла, расстроенная тем, что вообще подходила. Зачем, если все наши разговоры всегда сводятся к одному – оскорблениям и пустым спорам…

Резко заболела голова, и я вышла на улицу, чтобы проветриться. Дети бегали по траве, неподалеку от них общались взрослые. Я видела, как Марта следит за Джоуи.

Я прошла вглубь двора и встала у фуршетного стола с тортом, свечи на котором Джоуи задувал полчаса назад. Я попробовала съесть кусочек, но аппетита не было. Отставив тарелку, я огляделась и увидела Тома, что-то сказавшего Марте. Она пожала плечами, а он отошел к дивану и взял с него плед. Потом развернул его и опустил ей на плечи, поправив так, чтобы тот не упал. Она улыбнулась ему, а он – ей.

Тело бьет крупная дрожь. Я сжимаю в руках бокал с вином и не моргая смотрю перед собой. Очень злюсь. Ужасно злюсь на Тома за то, что он так поступает. Накрывает Марту пледом, говорит ей комплименты, весь вечер делает вид, что меня не существует… От злости хочется плакать. Я ничего не могу с этим сделать, ведь если он хочет быть с ней – он будет с ней, а не со мной.

– Ты вся дрожишь, – слышится голос над ухом, и я вздрагиваю.

Том кладет руки мне плечи, а я сжимаю челюсти и отворачиваю голову – пытаюсь сдержать гнев и желание на него закричать.

– Тебе холодно? – снова говорит он, пытаясь заглянуть мне в лицо, но я снова отворачиваюсь.

– Белинда?

Я веду плечами, пытаясь освободиться из его рук. Он убирает их, но ненадолго – снимает с себя пиджак и накидывает мне на спину. Я хочу снять его, но Том мешает.

– Эй, что с тобой?

Ничего, хочу ответить я. Ничего, просто ты урод, который забыл обо мне на весь день, а сейчас почему-то вдруг вспомнил. Я в порядке, просто только что ты накрывал пледом Марту, а теперь делаешь то же самое со мной.

– Бельчонок? – взволнованно говорит Том, чем еще сильнее меня раздражает.

Я поднимаю на него злой взгляд, и он настороженно хмурится.

– Давай отойдем и поговорим, – отвечаю.

Он отпускает меня, не понимая, что происходит, но явно чувствуя мою взвинченность.

– Пойдем.

Том берет меня за локоть и ведет за собой. Мы заходим в дом, и там я вижу взгляд матери, которым она следует за нами. Меня это тоже невыносимо раздражает, чего она пялится? Мы идем по темному коридору первого этажа, а потом Том открывает дверь в гостевую спальню, и мы оказываемся внутри.

Закрыв дверь и не включив свет, он спрашивает:

– Что происходит?

– Что происходит? – переспрашиваю. – Что происходит, ты серьезно?! Это я должна спрашивать, какого хрена вообще происходит!

Том скрещивает руки на груди. В темноте я плохо вижу его лицо.

– Так, – глубоко вздыхает он, – или ты говоришь нормально, или я ухожу отсюда.

Его голос за секунду становится твердым. Я пугаюсь, говорю:

– Почему ты… почему… – Слезы душат меня и не дают говорить. – Почему ты так себя ведешь с ней… улыбаешься ей, смотришь на нее, да ты флиртуешь с ней! У меня на глазах!

Том замирает, даже в темноте я вижу его распахнутые глаза.

– Ты про Марту говоришь? Ты совсем с ума сошла?

– Ты до сих пор ее любишь, да?

– О господи, – Том трет глаза рукой, – что ты несешь?..

– Ты ее любишь, – киваю.

– Боже, нет! – рявкает он, и я подпрыгиваю. – Нет, не люблю, какие еще очевидные вещи мне озвучить? Ты прикалываешься или правда ничего не понимаешь?

Я деревенею, не могу сдвинуться.

– Что мне надо понять? – тихо спрашиваю.

– А то, что дело не в Марте, а в Джоуи. – Он вскидывает руки. – Твою мать, Белинда! Я просто пытаюсь вести себя мило, показать ей, что я не псих, что не в бреду и в состоянии нормально общаться!

Злость начинает отступать, и я сглатываю, судорожно дернувшись.

– Я из кожи вон лезу и разыгрываю этот долбаный спектакль, чтобы потом она написала в соцслужбе, что я нормальный и могу видеться с сыном. Чтобы ее сраному мужику, не дай бог, не взбрело в голову взять над Джоуи опеку. Они уже живут вместе, а тебе не понять, что такое, когда твой ребенок живет с чужим человеком!

Я сморкаюсь, прячу от него глаза. Говорю:

– Мне правда не понять, Том, прости…

Повисает пауза. Напряжение ослабевает, я слышу:

– И ты меня прости… Ты правда не должна задумываться о таких вещах, и мне нельзя срываться на тебя из-за этого…

Том тихо подходит ко мне и аккуратно обнимает. Я утыкаюсь носом ему в грудь и несмотря ни на что расслабляюсь, словно почувствовав себя дома.

– Я дура, – коротко говорю.

– Ты не дура, – отрицает Том.

Я просовываю руки в его пиджак, который до сих пор висит на плечах, как бы говоря: «Спасибо, я оценила». Потом обнимаю его за спину. Как хорошо снова знать, что он мой, что он не предавал меня, что у нас все в порядке…

Я смотрю на Тома снизу вверх, потом кладу руки на плечи и приподнимаюсь на носочки. Облизываюсь и влажными губами касаюсь его губ. Как прекрасно после целого дня порознь снова касаться его. Я люблю его до боли в груди и не смогу без него жить. В голову начинают лезть фантазии, меня охватывает возбуждение. А что, если нам заняться этим здесь?

Я провожу рукой по телу Тома от ключиц до ремня. Кладу ладонь между ног и натыкаюсь на каменный стояк. Опешив, я замираю.

– Потерпи до дома, осталось немного, – шепчет он.

– Но у тебя стоит, – глупо говорю я.

– У меня всегда встает, когда ты меня целуешь.

Я закусываю губу и начинаю гладить его рукой. Том прикрывает глаза.

– Не здесь, Белинда…

– Давай я сделаю тебе минет?

Том вздыхает. Я продолжаю:

– Давай же! Я не умею, но ты мне скажешь как, ладно?

– Ладно, – коротко говорит он и нажимает мне на плечи.

Я опускаюсь на колени и расстегиваю его ремень, справляясь не только с пряжкой, но и со своими трясущимися руками. Потом пуговица, ширинка… Я так волнуюсь. Когда на Томе не остается ничего, я поднимаю глаза вверх, как бы спрашивая, что делать дальше.

– Возьми рукой, – направляет Том.

Я делаю, как он говорит. Провожу по всей его длине ладонью, один раз, второй…

– Теперь языком, – слышу сверху.