– Вот и славно, – пробормотал себе под нос капитан, – теперьхочешь не хочешь, а разыскивать этого Сливко надо. Должен он быть привлечен заоружие и наркотики? Должен, само собой…

* * *

По большому счету мой муж очень хороший человек. По самомубольшому счету… Просто всегда кажется, что, если найдешь виноватого, сразустанет легче. Как мне только в голову такое пришло, что виноватым можетоказаться Гриша? – Ника все стояла как вкопанная на перекрестке под моросящимдождем, провожая взглядом высокую фигуру старухи в соломенной шляпе. – Почемуна ней шляпа и темные очки? День совсем серый, идет дождь… Почему мне в душутак настырно лезет этот бред из злобной анонимки? Я не могу смириться, чтоНикиты больше нет. Я не верю. Тогда зачем я ищу виноватого? Гриша хорошийчеловек… По большому счету он очень хороший человек. Он мой муж. Он отец моегоребенка. Это похоже на предательство. Я не имею права…"

– Эй, ты что, с ума сошла? – через дорогу бежала Зинуля сдвумя пакетами. – Почему ты здесь стоишь? Почему в халате и в шлепанцах?

Фигура странной старухи давно исчезла за поворотом, а Никавсе смотрела ей вслед и не могла оторвать взгляд от пустоты, иссеченной мелкимдождем.

– Сахар купила? – спросила она хриплым, совершенно чужимголосом.

– Конечно, – радостно кивнула Зинуля, – пошли домой,губернаторша. Слушай, с тобой все в порядке?

– Машина, – сглотнув комок, застрявший в горле, произнеслаНика уже своим нормальным голосом, – зеленый джип. Ты не смотришь по сторонам,когда перебегаешь дорогу. Ты могла бы дойти до перехода.

Лицо Зинули на секунду стало серьезным. Она взяла Нику заруку и потянула во двор.

– Кошку сбили, сволочи, – задумчиво произнесла она, открываядверь подъезда, – жалко зверя… Ника, перестань.

– Что – перестань?

– Ты плачешь.

– Я? Да, действительно.

– Ладно, оно, может, и к лучшему. Поплачешь, и станет легче.Слушай, тебе что, показалось, этот джип меня сбил? Ты поэтому помчалась вниз вшлепанцах?

– Да.

– А зачем бы ему меня сбивать? С какой стати?

– Ни за чем. Случайно. Просто ты перебегаешь дорогу гдепридется, в самых опасных местах, и не глядишь по сторонам.

– Эй, Елагина, мы с тобой восемь лет не виделись. И ты таквдруг за меня испугалась? Дорогу я не там перебегаю, по сторонам не гляжу… Да еслибы со мной что-то случилось за эти восемь лет, ты бы небось и не узнала даже.Есть я, нет меня – какая тебе разница? Я почти бомж. Наркоманка. Судомойка изпельменной. Арбатский оборвыш. А ты, – она выразительно присвистнула и закатилаглаза к потолку лифта, – госпожа губернаторша… Я, между прочим, за эти восемьлет дважды побывала в реанимации. Чуть концы не отдала. Считай, погостила натом свете. Огляделась, местечко себе забронировала.

Лифт остановился. За разъехавшимися дверьми стояла соседкаиз квартиры напротив, супруга заместителя министра, шестидесятилетняя дороднаядама. Она явно слышала последние несколько фраз, произнесенных в лифте. Онауставилась на Нику и на Зинулю и на несколько секунд застыла, не давая имвыйти.

– Доброе утро, Вероника Сергеевна, поздравляю вас, иГригория Петровича поздравляю. А вы, оказывается, в Москве? И когда же выуспели прилететь? Впрочем, да, ведь у Григория Петровича свой самолет. Вызнаете, это очень кстати, завтра собрание членов домового совета, мы будем ставитьвопрос о работе сантехнических служб. А вы не больны, Вероника Сергеевна? Выплохо выглядите, – блестящие глазки жадно ощупывали Нику, халат, шлепанцы,бледное зареванное лицо, рассыпанные по плечам непричесанные волосы. Никапоймала этот взгляд и подумала, что еще никогда, ни разу в жизни она в такомвиде не появлялась за порогом своей квартиры. Глазки сверкнули на Зинулю,впились в ее рваные кроссовки.

– Разрешите пройти! – рявкнула Зинуля в лицо соседке. Таопомнилась, отступила на шаг, покачала взбитой, как безе, пергидрольнойпрической.

– Вероника Сергеевна, с вами все в порядке? Я поздоровалась,вы не ответили.

– Осторожно, двери закрываются! – пропела Зинулямеханическим голосом.

– Что? – соседка густо покраснела.

– Женщина, вы слышите, двери закрываются. Спешите, незевайте! Лифт сейчас уедет. Это последний лифт на сегодня. Другого не будет!Какой вам этаж?

– Первый, – растерянно выдохнула соседка и шагнула в лифт.

– Счастливого пути! – Зинулина рука скользнула взакрывающиеся двери и нажала кнопку первого этажа.

– Ну ты хулиганка, Резникова, – засмеялась Ника сквозьслезы, – как была хулиганкой с первого класса, так и осталась.

– А ты, Елагина, жестокий, бессердечный человек, – печально,без тени улыбки, произнесла Зинуля, – как была ледышкой с первого класса, так иосталась.

– Это почему?

– Обидела хорошую женщину.

– Чем же, интересно, я ее обидела?

– Ну как ты не понимаешь? – поморщилась Зинуля. – Ты веськайф ей испортила. – Она поставила пакеты на кухонный стол и стала извлекатьпродукты:

Картонную коробку с французским камамбером, упаковки снежно-розовой малосольной семгой, янтарной севрюгой, пакетики с орехами кешью,коробку апельсинового сока, булочки, сливочное масло, огромную плитку белогопористого шоколада, пачку молотого кофе «Чибо-эксклюзив», пачку сахара, да непростого, коричневого. Потом из широкого кармана своей стройотрядовской дранойветровки достала аудиокассету. Альбом «Битлз» «Неlр!».

– У меня есть, – бросила Ника, взглянув мельком на кассету.

– Да? Я не знала. Ну ладно, пригодится. Себе возьму. ЛюбимаяНикиткина песня «Yesterday». Как же без нее?

– У нас с тобой что, праздник? – тихо спросила Ника.

– Вроде того, – кивнула Зинуля, – у нас поминальный завтрак.Ну и еще небольшой праздник. Сегодня я угощаю. Все-таки восемь лет не виделись.Вообще-то я тебе ужасно рада, Елагина, хотя ты бесчувственная, равнодушнаяледышка. Вот и бедной женщине испортила весь кайф.

– Чем же? Ты так и не сказала.

– Был бы рядом с тобой мужик, красивый, молодой, а не я,старая оборванка, вот тогда твоя вежливая соседка поимела бы истинный кайф.Представляешь, ка-ак она потом всем бы об этом рассказывала! – Зинуля извлекласо дна пакета пачку пельменей, погремела ими, понюхала, водрузила в самый центрстола и отошла на шаг, любуясь натюрмортом.