сказала одна соседка. — Марфа все скучала по ней.

В деревню? В другой раз я, может, и порадовался бы за Капу, но сейчас это предположение только огорчило меня. Далеко было родное Юрово, и неизвестно, когда еще удастся попасть домой. Не позже, как вчера и позавчера, Павел Павлович все твердил, что работы невпроворот и что, видно, без отдыха придется шить зиму и всю весну.

Дни проходили однообразно, тускло. Утром, до завтрака, Юлечка посылала меня сначала на колонку за водой, потом в пекарню за хлебом. А по понедельникам, после воскресных пирогов и мясной лапши, отсылала еще в колбасную за обрезками и костями.

После утренних походов я садился за верстак. Но и работа не очень-то радовала. Она тоже была однообразна. Все те же суконные дамские пальто одинакового покроя, ничуть не схожие с теми, которые блистали в парижских журналах, как будто мы взялись всех женщин одеть на один манер. Да и кто они, эти женщины? По-прежнему никто не появлялся у нас.

В свободные минуты я вытаскивал из своего мешка книгу и принимался учить французскую речь, хотя сейчас и не знал, пригодится ли она. Важно было то, что книга мало-помалу поднимала настроение. Когда я вычитал одно изречение какого-то наполеоновского генерала — ля гард мер э не се ран па (гвардия умирает, но не сдается) и слова — вулюар с’эпувуар (хотеть — значит мочь), то как бы услышал упрек к себе: что, мол, голову опустил, не сдавайся!

Вслух прочел это Филе, но он отмахнулся:

— Охота тебе язык ломать.

Зато Юлечку чем-то привлекали мои пробы французского. Она, постукивая каблучками, вышла из спальни, румяная, благоухающая, в коротком халате с большим вырезом на груди, и ко мне:

— Ты умеешь?

— Учусь.

— Вон какой ты! — посмотрела на меня как-то пристально, кокетливо изогнув белую шею. — Не знала. Почитай для меня.

— Но для чего вам?

— То есть как для чего? — удивилась Юлечка, приподняв пышные плечи и тонкие серпики бровей. И усмехнулась: — А вдруг я тоже захочу говорить по-французски?.. — Неожиданно вздохнула. — Не довелось мне поучиться в гимназии.

— Что помешало?

— Одна грозная особа с острой косой… — Юлечка свела бровки. — Сначала подкосила маму, потом замахнулась на отца. Он, правда, увернулся, но что из того? Давно уже не у дел. А был вторым человеком в подгородной волости, служил писарем. В свое время! Павел Павлович побаивался его.

Юлечка разговорилась. Наверное, потому, что не было Павла Павловича — он с наступлением сумерек куда-то ушел с кроем. Филя, однако, не слушал, занимаясь своим делом.

— Не повезло мне в жизни, — пожаловалась Юлечка. — Что я тут? У Павла Павловича есть какие-то интересы, он что-то умеет. А я? Скушно!.. — Она сжала губы, подавив вздох. Затем постучала носком туфли о ножку стула и, подняв голову, приказала: — Так что же ты, читай! Вычитай, как по-французски любовь?

Я перелистнул несколько страниц.

— Тут нет про любовь.

— Не может быть, — возразила она. — Хотя могли и забыть. Многие о ней забывают…

Она горько усмехнулась и пошла в свою тихую, с коврами на стенах и тюлью на окнах комнату.

Все кончилось? Нет. В воскресенье, когда Павел Павлович ушел в клуб послушать какую-то беседу, а Филя собрался в цирк, Юлечка зазвала меня к себе, усадила на мягкий диван и, сев рядышком, опять попросила почитать.

— Не торопясь, с расстановкой читай, — наказала она.

— Мне надо к брату, Юлия Ванифатьевна.

— Юлечка… — поправила меня и придвинулась ко мне. Я слышал ее дыханье, невольно ощущал тепло ее плеча. — К брату потом, успеется… — И тронула меня за подбородок. — Какой ты… Как по-ихнему будет «милый»?

— Мон шер, — ответил я, заглянув в книгу.

— Читай, мон шер, — чмокнула меня в щеку.

— Юлия Ванифатьевна…

— Юлечка… — снова поправила меня и пожала плечами: — Что ты засмущался? Неужто не нравлюсь? Глупенький… — И она принялась гладить меня по голове.

— Не надо, — дернулся я.

— Хорошо, не буду, не буду, — сказала она, но руку не сняла. — Я ведь по-матерински… Мамочка разве не целует, не ласкает тебя? Эх!.. — вздохнула Юлечка. — Да если бы у меня был сынок!.. Тяжко мне, Кузя, мон шер. И поделом: зачем, дурочка я, выскочила за Павла Павловича? Ведь старик. Разные мы с ним. И не с кем душу отвести. Господи!

С неохотой отпустила она меня из швальни. А раз сама, когда Павел Павлович и Филя ушли с готовыми пальто, стала выпроваживать меня:

— Иди и ты с ним. Нечего тут…

— А куда?

— Не знаешь? Эх ты, ничего не знаешь… — укоризненно поглядела на меня. — Больно прост. Мальчик. В магазин иди. Что, не понял, не догадываешься, на кого шил? Мальчик, мальчик. Хотя, что я?.. Я тоже долго не знала.

Вот это откровенность! Выходит, Павел Павлович всех водил нас за нос, даже неуступчивого Железнова. А Юлечка-то какова! Не скрывает.

Осмелев, я спросил, куда же Павел Павлович носил крой.

— Куда? Другим портным. Думаешь, у него только Филя да ты?

— Так взял бы их к себе, сюда?

— А если нагрянут финагенты? Иди-ка, — толкнула меня Юлечка, — догоняй.

Где там. За воротами Павла Павловича и Филю ждал извозчик. Когда они сели, извозчик сразу погнал, только снежная пыль закрутилась за повозкой.

Я бродил по улицам. Думал о Юлии Ванифатьевне, не совсем понятной для меня, неожиданной союзнице. Да полно, союзница ли?

Нет, Юлечка оказалась напористой. Она старалась как можно сильнее обескуражить своего муженька, точно мстя ему. Когда опять скопились у нас готовые пальто и Павел Павлович стал посылать с ними Филю, Юлечка запротестовала:

— Что ты все Филю да Филю посылаешь? Замучил совсем. Отправь Кузю. Пора и ему знать дорогу в магазин…

В глазах Павла Павловича метнулись молнии.

— Не надо, не делай такие глаза, — спокойно проговорила она. — Пусть Кузя собирается.

— Гм, гм… — в замешательстве начал Павел Павлович жевать серые губы. — Соломоныч его не знает, могут быть неприятности. А впрочем… — Как бы вспомнив что-то, он сорвался с места и приказал: — Пойдем со мной. Познакомлю тебя с тем, на кого мы, э-э, э-э… шею гнем. Пойдем-пойдем, раз хозяйка велит! — Он бросил на Юлечку испепеляющий взгляд, а меня прямо-таки поднял с верстака.

Магазин Соломоныча был расположен в торговых рядах по соседству с горповскими лавками. Бросалось в глаза: у магазинов горпо никакой рекламы, а у Соломоныча и на вывеске, занимавшей всю стену перед входом, и на дверях — везде красовались написанные золотистыми красками рисунки зимних и летних пальто. И над каждым зазывные надписи: «Большой выбор одежды новейших фасонов. Покупайте, цены сходные!»

В магазине было тесно