к директору, а я свое: не таковская терпеть от всяких… Ничего, обошлось. А чтобы не указывали пальцем на мои рваные валенки, отца за вороток: хочешь, чтобы дочка была кулинаром, одевай как следует. Подулся-подулся, но одел.

— Деньжонки, значит, есть, — заметил я, уже улыбаясь.

— Появились. Да я и право имею: с год, не меньше, с ним, батей ходила точить. И для ресторана точила. Заработала.

— А мне сказали, что вы в деревню уехали.

— Что ты! В Юрове мы уж и дом продали. Дорогой папочка считает себя стопроцентным горожанином.

— А ты?

— Я? — Капа подумала. — Мне жаль свое Юрово. Помнишь, как на сенокос ездили? — Она обернулась ко мне. — А как купались ночью? В русалочном омуте? Между прочим, мама до сих пор уверена, что русалки там есть. Она тоже скучает по деревне.

— Приезжайте летом, с мамой, — пригласил я.

— Летом — практика. И вообще теперь уж как? Папа полдома купил на Горной. Говорит: здесь наше Юрово! Да нет, — тряхнула она выбившейся из-под шляпки челкой, — я как-нибудь соберусь. Погоди, — спохватилась вдруг, — а ты сам-то надолго здесь?

— Думаю — да.

Теперь мне пришлось рассказывать о себе, о месте работы, о политичном хозяине Павле Павловиче. Она слушала меня и все косилась на мою изрядно выносившуюся, с угольными мазками куртку. Потом спросила:

— А сколько твой ПП платит?

— Посулил пятерку в неделю. Но пока ничего не дал — учеником считал.

— Дурак!

— Кто?

— Ты. Кто же еще? «Посулил», «не дал». А почему не требуешь?

— Мое не пропадет.

— Надейся! — Она опять глянула на мою неражую куртку и выпалила напрямик: — Ходишь не знаю в чем…

Меня будто муха укусила.

— Хочешь, чтобы поравняться с твоим Игорьком?

— Паленый!

— Ляпа!

Между нами сразу образовалось пространство, шли на расстоянии друг от друга. Но когда показалась кривенькая Горная улица, Капа снова приблизилась ко мне и даже замедлила шаг, но еще целый квартал шли не разговаривая. Первой не выдержала она.

— Вредный ты, Кузька.

— Это еще что? — обернулся к ней.

— А то. Все мне уступают, а ты никогда. Ты, наверно, и не скучал по мне. Ведь не скучал, верно?

— А ты?

— Нет, ты сначала скажи. Я первая спросила.

— У тебя Игорек есть, что тебе до меня…

— Паленый!

— Ляпа!

Опять между нами образовалось пространство и еще квартал шли молча. Шли так медленно, что уже потеряли из виду Игорька, он исчез где-то за поворотом улицы, на подъеме горы. А когда мы подошли к повороту, Капа кивнула на небольшой дом, стоявший за забором.

— А вот и мои палаты.

— До свидания! — протянул я руку.

— Неужто не зайдешь?

— Некогда. Надо Игорька догонять… — заспешил я.

Но как было трудно переставлять ноги, уходить от той, кого я долго искал. Неужели навсегда?

Игоря я догнал уже дома.

— Давай! — сдернул с него куль и понес к крыльцу.

— А спасибо кто скажет? — крикнул мне парень.

— Ляпа! — бросил я в сердцах и обернулся, перехватив его непонимающе растерянный взгляд. Сколько-то секунд он не мигал, потом зачастил, так как набившаяся в глазницы пыль расплывалась, застилая и черня белки. Да и все потное лицо Игорька было в угольных подтеках.

«У, чертов форсун!» Я подошел к нему и принялся вытирать его лицо, стряхивать пыль с новенького пальто мышиного цвета. Игорек стоял набычившись. А я, сделав свое дело, опять подошел к кулю и уже с крыльца предупредил:

— Если еще увижу тебя с Капкой, нос расквашу. Так и знай!

— Сам поберегись, отрепник! — взвизгнул Игорек и пошел прочь, злой, с брезгливо сжатыми тонкими губами.

Он уже прошел за забор, а я все еще стоял на крыльце, в ушах гремело это обидное слово «отрепник».

— Ладно, погоди! — погрозил я в пустоту.

Несколько дней после этой встречи я никуда надолго не выходил из квартиры. С утра до вечера сидел на верстаке, подогнув ноги, и шил. Теперь, кроме Капы, на уме был еще ее соседик. И больше всего он. Если бы не он, то, может, и встреча с Капой была бы совсем другая. Он встал между нами, заносчивый чистюля, ресторанный сынок. Да еще обзывает. Ясно, Ляпу он так, за здорово живешь, не выпустит из рук. Нет, тут надо что-то делать.

Решил начать с письма Капе. И писать принялся не как-нибудь, а стихами. Откровенно признавался ей:

Тебя люблю, но что в том толку,

Когда ты холодна ко мне.

Любить я буду втихомолку,

Надеюсь, хватит сил во мне…

Чьи это были стихи, пришедшие мне на память, я не знал, но был доволен, что пишу именно так — пусть видит, каков «соперник»!

Послал и стал ждать ответа. Он пришел скоро. Написано было лишь одно слово: «Дурак!» Жирно выведенный восклицательный знак, на который милая Ляпа не пожалела черных чернил, занимал пол-листа.

Да, это было похоже на Капу. В выражениях она никогда не стеснялась. Но что значило это ругательное слово сейчас? Разрыв? Угожденье Игорьку? И совсем уж не по себе сделалось мне, когда подумалось, что, может быть, Игорек уже знает об этом ответе и смеется надо мной.

Сидеть больше было невмоготу. Надо немедленно увидеть Капу. Прийти к ней, все узнать и сказать или «здравствуй» или «прощай»! Как раз подвернулся случай. Павел Павлович послал меня в магазин за ватином. Я, прежде чем заявиться в магазин, завернул на Горную. Миновав забор, поднялся на крыльцо, позвонил. Вышла Капина мать и всплеснула руками:

— Кузя, землячок! Заходи-заходи!

— Мне некогда, тетя Марфа. Капа дома?

— Только сейчас ушла в училище.

— Одна?

— Одна. Да ты заходи. Я сейчас и самоварчик согрею, — засуетилась она. — С вареньем попьем чайку. Заходи же!

Но я все стоял не шевелясь.

— Что же ты?

— Не хочу. Спасибо, тетя Марфа!

Ее ответ, что Капа пошла одна, был для меня лучше любого чая, слаще любого меда.

Попрощавшись, я повернул к центру. Было солнечно, с крыш капало. Запрокинув голову, я взахлеб глотал настоянный на солнце и мокром снеге свежий воздух, слушал гомон трудового дня.

Неожиданно на полном маху остановился возок, обрызгав меня мокрым снегом.

— Кузька!

Оглянулся: в возке сидел Тимка Рыбкин, важный, как барин. Был он в куртке канареечного цвета, с нашивными карманами по бокам и на груди, с широким цигейковым воротником, в пушистой шапке-бадейке. Все было ему широковато и уже поношено, как бы взятое у кого-то на время.

— Садись, подвезу! — сказал он, освобождая место возле себя.

Я стоял, не двигаясь. Тогда Тимка выскочил на тротуар, схватив меня за плечи, затолкнул