в возок и сел сам. Уже тут он поздоровался со мной и спросил, куда везти. Я указал на торговые ряды. Тимка ткнул в спину извозчику, сидевшему на облучке, и приказал:

— Двигай!

Потом вынул из нагрудного кармана пачку папирос «Сафо», игриво раскрыл и протянул мне.

— Не курю, не научился, — отказался я, глядя на него, такого лощеного, с чужими манерами: уж не подменили ли отрицателя?

— А я балуюсь, — сказал он, еще более важничая. Он взял двумя пальцами папиросу, постучал донышком мундштука о коробку и сунул в рот. Прикурил от зажигалки, похожей на маленький пистолет.

— Погодка-то!.. — Расстегнув верхнюю пуговицу куртки, он откинулся на спинку возка. Сделав несколько затяжек, спросил: — А ты шьешь?

— Шью. — Я назвал хозяина и адрес.

— А я плюнул на ремесло. Ну его!

— Не работаешь?

— Служу! — многозначительно, с оттенком гордости ответил он. И, выдержав паузу, сказал, что служит не в какой-то захудалой конторе, а в крупном магазине у мануфактурщика.

— Что ты там делаешь?

— Все! Но больше по поручениям.

— Курьер, что ли?

— Назовешь и экспедитором! Слыхал о таких?

— Вон ты куда вознесся!..

— А что? — засмеялся он, обнажив остренькие, заметно прокуренные зубы. — Не все сидеть в скушном Юрове да черный хлеб жевать, пора попробовать и пшенисного! — нажимая в последнем слове на букву «с», выкрикнул он. — А дома, — добавил чуть погодя, — и делать нечего. Батя добился своего — повесился!

Меня так и передернуло: с такой легкостью и циничностью говорил он о своем незадачливом отце. Но Тимка продолжал:

— И батя, и все мы, дурачье, прозябали в своем медвежьем углу, гнули хрип. Нет, хрипом не возьмешь! Башкой надо соображать. Кто загребает деньгу в городе? Торгаши, сам вижу и знаю. Так чего же на них глядеть? Одним, что ли, им жить? Открывай двери к ним, иди! Вначале поублажай. Я, например, на гармозе наяривал, хозяина веселил и покупателей заманивал. Гармоха без дела лежала. Поиграл, устроился — потребовал своего. А чего? Чикаться, что ли?

— Тимка, кто тебя так образовал? — спросил я. Чем больше он говорил, тем непонятнее становился. О бесполезности гнуть хрип я слышал и раньше от других, но о том, как жить за счет вырванного у торгашей куска, слышал впервые, и звучало это унизительно.

На мой вопрос он ответил тоже вопросом:

— А чего меня образовывать? Из коротких штанишек, что ли, не вышел? — И перешел на другое: — Кралю здесь не завел? У меня такая мамзель! Как принцеза! — похвалился Тимка, и глазки его замаслились. — Ты тоже не теряйся. Только, знаешь, приоденься, в городе встречают по одежке.

— Только по одежке?

— Да, и это ты заруби! — покровительственно произнес Тимка. — Город есть город! — с видом знатока добавил он и, толкнув меня локтем, справился: — А Ляпу видел?

— Один раз.

— Дрянь она!

— Перестань! — вскинулся я.

— Не защищай. Ты думаешь, она прежняя? Захотел! Сам видел ее с каким-то франтиком. Дрянь!

— Перестань!

— А чего ты взъелся? Не хочешь — не буду. Есть из-за чего спорить! — фыркнул Тимка. — А вон и ряды. Вылезай. Мне еще надо на вокзал лететь за билетом для патрона.

Я мгновенно выскочил, из возка, но Тимка схватил меня за руку:

— Скажи: завидуешь мне? Переплюнул ведь я всех. И тебя тоже. Ну? — Он, избоченившись, ухмыльнулся, любуясь собой. Левой, свободной, рукой заталкивал рыжую прядь волос под шапку-бадейку. — Что, на откровенность не хочешь?

— Почему? — тотчас же откликнулся я, не желая все-таки оставаться в долгу. — Отвечу. Рано хвалиться вздумал. Чем? Кто ты? Холуй нэпманский — и все.

Он вытаращил глаза, рыжая рябь опалила раздутый нос и щеки.

— Ты это взаправду?

— Взаправду, Тима! — подтвердил я. — Спасибо за карету. С шиком проехали, по-буржуйски! — И я пошел. Оглянувшись немного спустя, увидел, что возок еще стоит. Крикнул: — Не опоздай, Тимка, на вокзал, а то влетит от патрона.

Мне даже весело стало, что хоть немного сбил спесь с зазная. Прислужничает разным да еще хвалится.

Но позже, когда возвращался из магазина, я вдруг спросил себя: а на кого я работаю? Вот несу вату, сейчас опять засяду за шитье. Для кого буду шить? Для нэпмановского магазина.

Зло взяло: стараюсь, стараюсь, а хожу действительно как отрепник. Павел Павлович вроде уж и забыл платить заработок, мою пятерку. Пятерка! Неужто вся моя работа стоит столько? Вспомнились слова Железнова об этой, как он сказал, прибавочной стоимости. По его словам, хозяйчики, вроде Павла Павловича, вовсю «выжимают» ее.

Ну ладно, хозяйчик! Авось разберемся!

Когда я переступил порог швальни и Павел Павлович заворчал на меня, зачем-де долго заставил ждать себя, я вспыхнул:

— А мне, думаете, не долго приходится ждать своего заработка?

— Куда тебе вдруг потребовался заработок?

— А хоть бы тот лоскут выкупить у нэпмана…

Павел Павлович раскрыл рот, пошевелил серыми губами и пошел за деньгами. Так пятерками он и расплатился со мной.

…Не спрашивая разрешения, я снова отправился в магазин. Я уже видел себя в новенькой суконной куртке с воротником шире, чем у Тимки, представлял, как заморгает Игорек, когда увидит меня. Пусть знают «ресторанные сынки»: не одни они ходят по земле!

Но пока шел до магазина, мои планы в корне изменились. Нет, решил я, никого не буду удивлять и тешить. Не для того я потел, добывая первый в жизни заработок. Я и к Соломонычу не зашел. Не нуждаюсь в его лоскутке! В горповском магазине купил обновки для «младенцев»: кому рубашку, кому штаны. Тешить, так вот их, моих голопузеньких! Покупки я нес как нечто неоценимое, довольный, что так распорядился своими пятерками.

Еще через неделю с небольшим, как раз в воскресенье вечером, я появился в швальне в демисезонном пальтеце, которое отдал мне брат.

Юлечка отперла дверь. И хоть в коридоре стоял полумрак, она разглядела дареную «демисезонку» и удивленно сказала:

— Тебя, Кузя, не узнать. Гляди, какой кавалер!

Она была в халатике, босая, с распущенной косой, приготовившаяся ко сну, и так близко стояла около меня, что я слышал ее дыхание.

— Пойдем ко мне, покажись получше, — потащила меня в свою комнату. Я упирался. — Да не бойся, — зашептала мне в ухо. — Павла Павловича нет — из клуба еще не пришел, а Филя дрыхнет…

В комнате горел ночничок. При его слабом свете Юлечка вновь оглядела меня, ходя вокруг, задевая меня то плечом, то грудью.

— Кавалер, кавалер… — приговаривала она тихо. — Да ты раздевайся, красавчик. Давай я тебе помогу.

— Юлия Ванифатьевна…

— Юлечка… — поправила меня машинально и улыбнулась. — Чего пугаешься-то, глупенький?.. Вот еще пуговичка, еще… — Расстегивая пальто, она все ближе поджимала меня к дивану. Я едва вырвался.