– Вполне возможно, – равнодушно согласился Вилли. – Только нас там уже не было. И начальник это дело проглотил – ведь вздумай он на нас катить бочку, ему бы всыпали по первое число за то, что не проконтролировал работу. А нам это до лампочки. Да и потом, ну что бы они нам сделали? Ну, сунули бы в карцер, ну и что с того? В карцере сидят, но не работают. А русским это ни к чему. Мы должны работать. Такое случалось, и не раз, и не два. Было, есть и будет. Это вы всего боитесь, запугали вас. А нам с вами на самом деле нечего терять. Все мы получили по 25 лет, потому что Москве срочно понадобились военные преступники для проведения своей политики. И пока мы в состоянии работать, нас будут гонять на работу. А пару дней карцера – это же отдых. Когда тебе действительно нечего терять, такое можно позволить. Зарубите себе это на носу и установите свои правила игры!

Победа Вилли ни у кого не вызывала сомнений. Мастер Сергей вообще исчез со сцены, а сменивший его был в курсе того, кто такой Вилли. Сотрудничали они сносно, наряды, во всяком случае, были неплохие. Впервые бригада заработала на постройке 18-го цеха довольно прилично.

Поскольку новый мастер в нашу работу не вмешивался, у нас появилась возможность чувствовать себя на объекте вольнее. 18-й цех отделял от фабричного комплекса высокий частокол – таковы были спущенные сверху правила. Нежелательно, чтобы всякие там пленные глазели на то, что производит завод.

Но мы в очередной раз убедились, что в этой стране ни одно мероприятие, ни одно ограничение, ни один запрет не обходится без того, чтобы его не обошли.

Возможность обойти строгие предписания имелась и в 18-м цеху: оттуда в соседний цех вел подземный ход. Мы понятия не имели, зачем этот подземный ход прорыли, возможно, это диктовалось производственной необходимостью. Нам сразу бросилось в глаза, что в одном довольно темном углу цеха лежал сколоченный из досок щит. И щит этот точно должен был что-то прикрывать. И даже не любопытство, а, скорее, желание найти дерево для растопки печи для перегонки смолы, которую мы обслуживали, заставило нас выломать парочку досок из этого щита. Потом мы повторили операцию – сухие доски прекрасно годились для растопки печи. Вскоре нашим взорам открылся подземный ход, а так как мы искали тихое местечко, где можно было бы незаметно прикорнуть, мы решили детально изучить эту напоминавшую катакомбы подземку.

И мы с моим другом Карлом Борком однажды забрели в расположенный рядом цех. Выяснилось, что цех литейный. Занятые тяжелым трудом рабочие едва обратили на нас внимание. Удивленно взглянув, они тут же вернулись к прерванной работе. Наплевать им было на нас. А когда мы решили помочь им, нас приняли как друзей, и потом мы периодически к ним заходили. Со временем мы стали заходить и дальше в цех.

Само осознание того, что мы «покинули объект», уже таило в себе авантюру. А объект был обнесен колючей проволокой, охранялся вооруженными конвоирами. И мы годами жили в нем, отрезанные от внешнего мира, вынужденные изобретать собственные законы и понятия. И вот мы вдруг оказались среди «свободных» рабочих и могли передвигаться, не будучи на мушке прицела винтовки часового. Мы даже могли спокойно уйти с фабричной территории, если бы проходные не были под контролем дежурных вахтеров. А контроль этой фабрики был достаточно строгий. Неудивительно, предприятие почти целиком работало «на войну», при входе и выходе предъявляли спецпропуска во избежание проникновения посторонних. Для нас проблема была диаметрально противоположной. Мы не собирались проникать на территорию, потому что через наш подземный ход это было раз плюнуть. Речь шла о выходе с территории. Ну, кому из заключенных в подобной ситуации не пришла бы в голову мысль о побеге?!

Мы лихорадочно обдумывали возможности доступа «на волю». Приобрести нормальную одежду, в которой нас не отличили бы от русских, было не так трудно. Можно было бы воспользоваться старыми вещами наших новых друзей из литейного цеха, тем более что в обеденный перерыв весьма бойко шел обмен с ними. Среди наших военнопленных были и такие, кто вполне прилично изъяснялся по-русски. В общем, мысли о побеге не покидали нас. Опыт многих лет доказывал, что для того, кто знаком с местными условиями, добраться до ближайшей границы было хоть и достаточно рискованно, но вполне осуществимо. А вот перейти границу было практически невозможно. Лишь очень и очень немногим удавалось добраться до дома. Большинство нарушителей границы были схвачены и после череды издевательств снова помещены в лагерь. А кое-кому пришлось заплатить и жизнью за попытки покинуть страну.

Даже Вилли, на счету которого уже была одна неудачная попытка побега, не отважился бы еще раз на подобное. И потом, надежда, пусть даже призрачная, на то, чтобы когда-нибудь вполне легально вырваться из этого ада, все же была куда привлекательнее побега.

И наши планы так и не обретали оперативную четкость, оставаясь мечтаниями. Совсем как у детей, мечтающих когда-нибудь стать сильными и взрослыми. Но возможность подышать воздухом свободы тянула настолько, что кое-кто из наших отваживался и на довольно смелые предприятия. Это было время, когда мы начали получать посылки из дому. В них были не только какао и шоколад, считавшиеся в Советском Союзе деликатесами, но и различные бывшие в употреблении вещи, вызывавшие чуть ли не восторг у наших друзей из литейного цеха. Например, красивые расписные шкатулки и коробочки. И чем ярче краски, тем больше они им нравились. Портсигары, сигаретницы, сухое молоко в ярких упаковках, печенье в круглых жестяных банках, тоже красиво разрисованных. Шариковые ручки и перьевые авторучки. Вообще, надо сказать, что чернильная авторучка – мечта каждого русского. Дешевенькие наручные часы отчего-то успехом у русских не пользовались. Поражало то, как здорово русские разбираются в часах. Видимо, русские получили свои первые навыки, когда в мае 1945 года с криком «ура!» ворвались в Восточную Германию[7].

И в литейном цехе возник импровизированный базар, работавший во время обеденного перерыва. Наконец для тех заключенных, кто в силу возраста или состояния здоровья не имел возможности зарабатывать рубли, появился другой способ: обмен или продажа за те же рубли разных присылаемых мелочей. А иметь рубли означало покупать сахар и сливочное масло и не зависеть от милости друзей. Это означало избавить себя от преследующего круглые сутки чувства голода. Это означало с уверенностью смотреть в завтрашний день.

Оживленная торговля позволила кое-кому из заключенных нашей бригады накопить солидные суммы в рублях. Винценц, один из самых молодых пленных, но и самый пронырливый, занимался перекупкой – за рубли покупал у инвалидов нижнее белье и успешно реализовывал его в литейном цехе. Естественно, за рубли, но дороже. В бригаде его прозвали «хитрюгой». Парень этот был с юмором и отличался склонностью к философствованию. Но люди неглупые считали его просто болтуном и поверхностным человеком, хотя находились и такие, кто чуть ли не преклонялся перед его коммерческими дарованиями. Он дружил с Бернхардом, другим молодым членом бригады, чья физическая сила весьма ценилась товарищами по работе. Он был человеком очень добродушным и бездумно плясал под дудку хитрого Винценца. Бернхард проявлял большой интерес к женскому полу, и случайные встречи с русскими женщинами-заключенными, трудившимися неподалеку от нас и в тех же условиях, приводили его чуть ли не в экстаз. А регулярные посылки из дома прибавляли калорий, следовательно, и желания обладать противоположным полом. Молодой человек вечно витал между депрессией и приступами бешенства. Был он безвольным, слабохарактерным и предпочитал идти в кильватере у своего дружка Винценца.