Поставить своей целью стать жертвой несчастного случая, чтобы сбежать от ужасающей действительности, никак не соответствовало моей философии, главный принцип которой я привел чуть выше. Но раз судьба решила мне ниспослать в тот теплый сентябрьский день несчастный случай, то я не видел причин не извлечь из него максимум пользы для себя.

Все случилось, когда меня откомандировали на разгрузку баржи с деревом и когда я стоял на самом верху штабеля бревен. Я должен был привязать трос к бревну, чтобы затем кран своим крюком зацепил его и переложил на берег. Внезапно бревна пришли в движение, и я понял, что падаю вниз.

Очнулся я уже лежа на прибрежном песке. Врач бригады склонился надо мной. Страшно болела вся правая сторона тела. Из-за головокружения и сильной головной боли я не мог даже приподняться, так и пролежал до самого вечера, а потом товарищи отнесли меня на руках в лагерный госпиталь. Сотрясение мозга, перелом ребер в двух местах и сильный ушиб правого бедра – таков был предварительный диагноз. Кровохарканье говорило и о повреждении легких.

Это была производственная травма, из тех, что происходили ежедневно. Две недели спустя русская женщина-врач выписала меня, как выздоровевшего. Когда врач-немец выразил протест, его упрекнули в том, что, мол, он потворствует симулянтам. Так как сильные боли по-прежнему мучили меня и головокружение не проходило, я не мог выполнять никакую работу. Поэтому выходил вместе с бригадой, а, придя на разгрузку, ложился на песок. Бригадир проявил понимание ситуации, но, опять же, по-своему. В его списке я фигурировал как выполнявший тяжелые виды работ. Но весь мой месячный заработок благополучно перекочевал в его карман.

Так я промучился четыре недели. Потом приступы головокружения усилились настолько, что я не мог и в строю ходить с бригадой. Врач ругалась, называя меня симулянтом, и снова послала на работы. По пути к воротам мой гипофиз не выдержал, я упал, и меня вновь принесли в госпиталь. Врач куда-то уехала, меня под свою ответственность принял врач-немец и положил в палату.

Когда женщина-врач на следующий день появилась, она уже хотела отправить меня в карцер на исправление. Но врач-немец убедил ее направить меня на обследование в спецгоспиталь. Заключения врачей спецгоспиталя пришлось дожидаться, но поступило оно все же раньше, чем меня заклеймили как саботажника и симулянта.

Госпиталь этот находился в нескольких минутах ходьбы. При поддержке двух моих товарищей я поступил туда в один из тихих октябрьских дней. Атмосфера спецгоспиталя отличалась от той, что царила в лагерном. Мне сразу запомнилось то, что здесь травмированных заключенных не записывали с ходу в симулянты. В лагерном госпитале это было в порядке вещей. Больные лежали на траве, сидели на скамейках. Меня заметили знакомые и поздравили с прибытием. И тут передо мной возник мой приятель Карл Борк. Он, как мне показалось, отдохнул здесь немного после того, как его положили сюда с высокой температурой.

– Решил отдохнуть, как я понимаю, – с улыбкой сказал он мне вместо приветствия. – Здесь ты и правда отдохнешь. Здесь зиму пересидеть не грех, ну а весной можно и домой. Как ты на это смотришь?

В голове снова завертелась карусель. Карл Борк подхватил меня и усадил на траву.

– Я здесь на обследовании. Так что на зиму меня не оставят. Врачиха меня упечет в карцер за симуляцию.

Карл усмехнулся:

– Ерунду ты говоришь. Меньше трех месяцев тебя здесь не продержат. Ты только посмотри на себя, ведь на ногах не стоишь. Да и дистрофия у тебя. Такие им не требуются.

Я уныло возразил:

– Не думаю, чтоб не требовались. Они хотят, чтобы мы работали. До упаду или до гробовой доски. Ты же это и сам понимаешь.

Карл присел рядом и положил руку мне на плечо.

– На этот раз ты влип серьезно, – сочувственно произнес он. – Таким я тебя еще не видел. Можешь мне поверить: три месяца как минимум ты здесь проторчишь. В этом госпитале на пострадавших смотрят по-другому, не то что в лагере. Это там тебя выжимают как лимон, там показатели работы на первом месте, а что с нами, их не волнует. Но здесь-то правила другие. Госпиталь для того и существует, чтобы лечить. И их показатели – скольких больных они выпустили выздоровевшими. Если бы тебя сюда положили с гриппом, они бы точно выдали его за пневмонию. Даже если ты спустя две недели оживешь, они все равно продержат тебя еще месяца полтора. Потому что за это время найдут у тебя и почечные расстройства в тяжелой форме, с которыми они справятся в рекордное время – в полтора месяца. Ты им и здесь понадобишься, здесь тоже работы полно, правда, не такой как в лагере. Ты должен понимать, что и здесь всем рулит князь Потемкин[9], как и везде в этой стране. И на сей раз это нам на руку. Так что держать язык за зубами и делать все, как скажут.

Как благотворно подействовали на меня уговоры Карла! Я не надеялся пробыть здесь и пару недель, а Карл убедил меня, что в этом госпитале меня продержат не меньше трех месяцев. Пришел санитар, отвел меня в баню и помог вымыться. Оттуда мы направились в барак – землянку, ничем не отличавшуюся от лагерных землянок. Рядами здесь стояли в основном двухэтажные железные койки. Часть больных лежали, а остальные расхаживали в похожих на кимоно больничных халатах. Старые и молодые, немцы, венгры, румыны пребывали здесь, в месте, куда их привело несчастье, но жили мирно.

– Это отделение внутренних болезней, – пояснил санитар. Этот санитар, румын, прекрасно говорил по-немецки. – Вот твоя кровать, ложись и жди, пока тебя не вызовут на осмотр.

Излишне было просить меня лечь. Я вздохнул с облегчением, оказавшись в горизонтальном положении на матраце, и был приятно удивлен, что матрац этот – хлопчатобумажный. И к тому же застелен бельем! Рядом прикроватный ночной столик, один на несколько коек. Моя койка стояла у стены. Это была все же землянка, поэтому стены располагались под углом, и здесь стояли обычные кровати, не двухэтажные. Спокойнее было не иметь соседа наверху.

Я улегся на левое бедро – правая сторона продолжала болеть. Не в состоянии ни о чем думать, я уставился на стоявшую напротив моей койку. Она была пуста. Но вскоре появился тот, кто ее занимал – мужчина лет пятидесяти пяти, среднего роста, с лысиной и заметно опухшим лицом. Он так сутулился, что казался горбатым. Нижняя челюсть сильно выдавалась вперед, как у тех, у кого остался один зуб на верхней и один на нижней челюсти. Вайсенбергер, так звали моего соседа, уселся на краю кровати и с любопытством разглядывал меня. Он походил на монстра, а оказался добродушным и отзывчивым человеком. Родом он был из Судет, и пока судьба не забросила его в Россию, ничего не видел, кроме своего родного городка, где он мирно трудился каменщиком. Из дома ему сообщили, что жена с двумя детьми была вынуждена покинуть насиженное место и теперь жила где-то под Нюрнбергом. Одинокой женщине с детьми было несладко. Зарабатывать приходилось шитьем и стиркой, чтобы хоть как-то прокормиться и прокормить детей. Но она все же организовала для супруга небольшую посылку. Любому было понятно, что посылка эта означала – им троим придется затянуть пояса еще туже. Вайсенбергер категорически запретил ей посылать продукты и написал, что все у него нормально и он не голодает. В общем, он не преувеличивал, потому что уже несколько месяцев лежал в госпитале. А здесь не голодали. У кого был хороший аппетит, тем разрешалось доедать порции, к которым не притрагивались тяжелобольные.