Если так, то пусть пересчитают последние минуты своей жалкой жизни по шестипалой лапе. Стоит им высунуться, как Эйгерман вобьет их туда, откуда они пришли, с пулями в башке. Так пусть прут. Ему не страшно. Пусть прут. Пусть только попробуют вырыться.

Его каблук ждет.

3

Деккер следил за построением войск, пока не занервничал. Тогда поднялся чуть выше по холму. Он ненавидел оставаться наблюдателем за чужими трудами. От этого находило бессилие. От этого хотелось показать свою силу. А это всегда опасный позыв. Единственные глаза, каким позволялось видеть его убийственный стояк, – глаза, которые скоро остекленеют, и даже тогда приходилось их удалять, пока они смотрели, из страха, что могут рассказать об увиденном.

Он отвернулся от кладбища и стал тешить себя планами на будущее. После завершения суда над Буном он будет волен начать труд Маски заново. Этого Деккер ждал с предвкушением. Отныне он зайдет дальше. Найдет угодья для бойни в Манитобе и Саскачеване; а может, и в самом Ванкувере. Удовольствие горячило от одних только мыслей. Из чемодана в руке так и слышался вздох Пуговичного Лица сквозь серебряные зубы.

– Тише, – услышал он сам себя.

– Что-что?

Деккер обернулся. В метре от него стоял Петтин.

– Вы что-то сказали? – спросил коп.

– Ему это не понравится, – сказал Маска.

– Да, – ответил Деккер.

– Я не расслышал.

– Просто разговариваю сам с собой.

Петтин пожал плечами.

– Шеф зовет. Говорит, мы готовы наступать. Не хотите помочь?

– Я готов, – сказал Маска.

– Нет, – сказал Деккер.

– Могу понять. Вы доктор только по голове?

– Да. А что?

– Думаю, скоро понадобятся медики. Они не сдадутся без боя.

– Не могу помочь. Даже вида крови не переношу.

Из чемодана раздался смех – такой громкий, что Деккер был уверен: Петтин его слышал. Но нет.

– Тогда лучше держитесь подальше, – сказал коп и развернулся обратно к зоне действий.

Деккер прижал чемодан к груди и крепко стиснул. Изнутри слышалось, как открывается и закрывается молния – открывается и закрывается.

– Заткнись на хуй, – прошептал он.

– Не запирай меня, – канючил Маска. – Только не сегодня. Если не нравится вид крови, дай мне посмотреть вместо тебя.

– Я не могу.

– Ты мне должен, – сказал Маска. – Ты отказался от меня в Мидиане, не забыл?

– У меня не было выбора.

– Теперь есть. Дай подышать свежим воздухом. Ты же знаешь, тебе понравится.

– Меня увидят.

– Тогда скоро.

Деккер не ответил.

– Скоро! – кричал Маска.

– Тише.

– Просто обещай.

– …пожалуйста…

– Обещай.

– Да. Скоро.

1

В участке для охраны заключенного в пятой камере остались двое. Эйгерман дал подробные указания. Ни под каким видом не отпирать дверь, что бы они ни услышали изнутри. Как и не подпускать к арестованному никакую внешнюю силу – будь то судья, доктор или сам Господь Всемогущий. А чтобы подкрепить эти указы, полицейским Кормаку и Костенбауму на случай непредвиденных обстоятельств доверили ключи от арсенала и карт-бланш на максимальные меры, если безопасность участка окажется под угрозой. Они не удивились. Скорее всего, в анналы зверства города Шир-Нека больше не проникнет другой такой арестант, как Бун. Если он выберется из-за решетки, доброе имя Эйгермана проклянут от побережья до побережья.

Но это еще не все, и оба это знали. Хотя шеф не распространялся о состоянии заключенного, слухи гуляли в избытке. В чем-то этот человек был ненормальным; обладал силами, опасными даже за дверью, запертой на ключ и на засов.

Потому Кормак не возмущался тем, что ему доверили охранять вход в участок, пока Костенбаум сторожил саму камеру. Участок стал крепостью. Все окна и двери закрыты. Теперь это было только вопросом времени с винтовкой наготове, пока из Мидиана не вернется кавалерия.

Это ненадолго. Человеческие отбросы, которых, вернее всего, найдут в Мидиане – наркоманов, извращенцев, радикалов, – скрутят в несколько часов, и конвой вернется сменить часовых. Затем завтра прибудут силы из Калгари, чтобы этапировать арестованного, и все вернется на круги своя. Кормак пошел на службу не для того, чтобы сидеть и потеть, как сейчас, – он пошел ради чувства легкости в летнюю ночь, когда мог съездить на угол Южной и Эмметт и убедить какую-нибудь профессионалку полчасика поработать ротиком. Вот за что он любил закон. А не за эти осады крепости.

– Помогите, – сказал кто-то.

Он слышал вполне отчетливо. Говорившая – женщина – стояла прямо перед дверью.

– Помогите, пожалуйста.

Обращение казалось таким жалким, что он не мог его проигнорировать. Направился к входу со взведенной винтовкой. В двери не было окна, даже глазка, так что он не видел гостью на пороге. Но вновь услышал. Сначала – всхлип; затем – тихий стук, то и дело сбивавшийся с ритма.

– Подите в другое место, – сказал он. – Сейчас я вам помочь не могу.

– Я ранена, – кажется, сказала она, но он не расслышал точно. Приложил ухо к двери.

– Вы там слышите? – спросил он. – Я не могу помочь. Обратитесь в аптеку.

В ответ раздался даже не всхлип. Лишь слабейшее дыхание.

Кормак любил женщин; любил разыгрывать настоящего мужчину и кормильца. Даже героя – если только это не составит труда. Не по душе ему было не открыть дверь перед женщиной, умолявшей о помощи. Она казалась такой молодой, такой отчаянной. При мыслях о ее уязвимости твердой стала вовсе не его решимость. Сперва убедившись, что поблизости нет Костенбаума, чтобы засвидетельствовать нарушение приказов Эйгермана, Кормак прошептал:

– Погодите.

И сдвинул засовы сверху и снизу.

Стоило приоткрыть дверь всего на дюйм, как внутрь метнулась рука и большой палец рассек ему лицо. Рана была в каком-то сантиметре от глаза, но брызнувшая кровь окрасила половину мира в красный. Полуслепой, он отлетел назад из-за силы, с которой распахнули дверь. Но все же не выпустил винтовку. Он выстрелил – сперва в женщину (промазал), потом в ее спутника, который бежал на него, пригнувшись, чтобы избежать пуль. Вторая пуля, хоть и шальная, как первая, пустила кровь. Вот только не у цели. По полу размазало собственный ботинок – и его же начинку из мяса и кости.

– Боже мой!

В ужасе он выронил винтовку из пальцев. Зная, что не сможет нагнуться и поднять ее, не потеряв равновесия, развернулся и поскакал к столу, где лежал его пистолет.