меня она заряжалась спокойствием.

– Я сейчас дома редко бываю, вот и все. Он жив-здоров, просто мы не общаемся.

– Почему?

– Когда я прихожу, он уже спит.

– А где ты пропадаешь?

– В секте. Она отнимает уйму времени.

– Чарли, я серьезно…

– Всякие обряды, одно, другое…

– Я всего лишь спросила, где…

– А я всего лишь ответил, что это не твое де…

– Да что же это такое?! – Ее вдруг захлестнула ярость. – О чем ты думаешь? – Я собирался в очередной раз запустить блинчик, но она поддала снизу мне по руке, и заготовленные камешки посыпались в воду. – Я все время делаю шаги тебе навстречу, Чарли. Признай хотя бы, что я очень стараюсь.

С этими словами она опустила голову, сложила руки на груди и зашагала обратно в паб.

Я остался на берегу, понаблюдал за ласточками, и праведный гнев стал вытесняться сожалением. За столом эндээмовцы перешли к фолку и затянули сильно облагороженную «Красную, красную розу», которая могла длиться вечно. Возвращаться туда не было сил. Если представить, что я бы отвоевал место рядом с Фран, меня бы не отпустило мое собственное признание в том, что я днями напролет не вижу отца. Он не выказывал радости от моего общества, но и оставаться в одиночестве терпеть не мог, и срок в четыре дня был для него сопоставим с заключением в одиночной камере. Ко мне возвращались давние страхи. Мне захотелось прямо сейчас сесть на велосипед и умчаться домой. За спиной слышались и ощущались шаги; мне на спину легла рука, толкнула меня к воде и тут же оттащила назад.

– Попался! – За мной пришли Алекс, Хелен и Фран.

– Стоит такой мрачный, одинокий, – сказала Хелен. – Какую тайну воды темные хранят?

– Это траур по моей жизни, – ответила Фран ни к селу ни к городу.

– Траур отменяется, – сказал Алекс. – Он идет с нами.

– У Алекса есть план, – сказала Хелен.

– Одно из правил этой жизни, – сказал Алекс, – когда компания затягивает народные песни, надо сматывать удочки. А план такой. Чарли, скажи всем, что едешь домой: «Пока, ребята, мне с утра на работу», а сам отправляйся вот по этому адресу. – Он сунул мне в руку клочок бумаги, оторванный от пьесы. – Мы уже вызвали такси. Жди нас у входа.

– А что там?

– Вечеринка, – ответила Хелен.

– Да нет, ты не понял: настоящая вечеринка, эксклюзив.

– Я же там никого не знаю.

– Ты знаешь нас, – возразила Фран.

– Мне переодеться?

– В принципе надо бы, но на это времени нет, – сказал Алекс. – И так сойдет.

– А кто еще едет?

– Только мы. Хотим провести обряд твоего вступления в нашу клику. Надеюсь, ты очень польщен.

– Не знаю, как-то некстати… – (Он один уже трое или четверо суток.)

– Отставить! – прикрикнула Хелен.

– Мне надо…

– Отставить, отставить, отставить!

– Пошли, – скомандовал Алекс. – «Мы днем огонь, как говорится, жжем».

– Встречаемся прямо там, – сказала Фран. – Ты обещал, помнишь?

И вот Алекс уже вел меня к остальным, крепко держа двумя руками за плечи и нашептывая мне в ухо:

– Ох, Чарли. Неужели до тебя еще не дошло? Шевелись, шевелись, давай, пожелай им доброй ночи, пока они не затянули следующую песню.

«Сосны»

Дом стоял на Авеню, которую в обиходе прозвали, когда это еще что-то значило, «Миллионерская миля». В этом хвойном Беверли-Хиллз жили промышленные магнаты, ведущие местных теленовостей, респектабельные гангстеры и горстка актеров, поднявшихся на детективных сериалах семидесятых годов. Номера домов здесь презирались. Вместо них использовались манерные, псевдозагородные имена, которые заставляли вспомнить Общество по охране памятников: «Мраморный дом», «Каменный коттедж», «Гора», «Остролист». На моем клочке бумаги было нацарапано «Сосны», и я довольно долго метался из стороны в сторону по широкой безмолвной улице, вглядывался в столбы ворот перед особняками, прятавшимися за высокими живыми изгородями, и наконец отыскал внушительную, непроницаемую, искусственно состаренную стальную доску, напоминавшую шлюзовую перемычку грузового космического корабля.

Время шло: двадцать минут, тридцать, близилась полночь, а я таился, как грабитель, оценивающий обстановку. Полиция с особым рвением охраняла Миллионерские ряды. У меня в бумажнике лежали ворованные скретч-карты и наличка из кассы. А вдруг меня станут допрашивать и я расколюсь? Присев на бордюр, я слушал, как пощелкивают – клик-клик-клик – автоматические дождевальные установки, присматривался к летучим мышам на фоне лилового неба и провожал взглядом лисицу, которая преспокойно бежала трусцой посередине проезжей части, будто тоже искала, где сегодня вечеринка. Минутная стрелка достигла двенадцати, и я, уже трезвый, развернул велосипед в обратную сторону.

Но тут подъехало такси; из окна высовывалась голова Алекса.

– Не-е-е-ет! Стой, ты куда!

Преобразившиеся, они высыпали на травянистую обочину: первым Алекс, в серой атласной рубашке, расстегнутой до середины груди; за ним Хелен, все в том же комбинезоне с открытой спиной, но зато с залитыми лаком сталагмитами на голове и в боевой раскраске, с двумя жирными, словно прочерченными толстым фломастером линиями подводки на нижних веках, и, наконец Фран, в черном платье рубашечного покроя, больше похожем на ночную сорочку, отделанную кружевом по вырезу и подолу, но все в тех же адидасовских кроссовках.

– Заезжали ко мне переодеться, – объяснил Алекс, расплачиваясь с водителем. – Ты, надеюсь, не в обиде.

Фран одернула платье:

– Ну как?

– Чудесно, – сказал я.

– Ослепительно выглядит, правда? – подхватил Алекс. – Это пеньюар моей матушки. То, что доктор Фрейд прописал.

– Мне кажется, Алекс, такой наряд не совсем подходит к случаю, – сказала Фран.

– Ерунда. Считай, что это нижнее белье в качестве вечернего туалета.

– А у меня вечерний туалет в качестве нижнего белья, – сказала Хелен.

– Вот это, по-моему, я зря надела. – Фран тронула на плече красную бретельку бюстгальтера.

– Конечно зря! – поддержал Алекс. – Снимай! Тут все свои.

– Не уверена.

– Ну тогда потом. Еще не вечер.

– Да и это тоже как-то… – Она коснулась рта, накрашенного в форме бабочки; помада, словно размазанная большим пальцем, выходила за контуры губ. – Что скажешь? Это работа Алекса.

– Круто. – Больше я ничего не смог выдавить.

– Как… в пантомиме.

– Так и задумано, – сказал Алекс. – В стиле театра кабуки. Здесь, пипл, будет серьезное мероприятие, не то что вчерашняя тусовка а-ля «Багси Мэлоун». Придется делать над собой определенные усилия. Да, кстати… – Из пакета универмага «Теско» он извлек на ладони, как на подносе, аккуратный белый прямоугольник, а потом, приподняв его жестом фокусника, взялся за один угол – и оказалось, что это рубашка. – Дарю.

– Я не смогу это надеть.

– Чарли, у тебя вид как у юного почтальона. Тебя в таком прикиде не пропустят. Переодевайся.

– Что, прямо тут?

– Ой, какие мы стеснительные. Ну спрячься за какую-нибудь