цвета слишком избиты, а потому решили воспользоваться идеей Чарли о том, что различия на самом деле у них в умах, а потому Монтекки будут вот в таком серо-белом, а Капулетти как бы в бледно-голубом. Ну вот. Художник из меня никакой. Вы готовы? Должны с меня пылинки сдувать, негодяи.

Она открыла первую карту. На ней была изображена Фран, вполне узнаваемая: голые плечи, бледно-серое одеяние – то ли рубаха, то ли ночная сорочка, то ли саван. Карты были пущены по кругу, и перед нами предстал Майлз в роли Ромео, со вздернутым подбородком, в бледном камзоле, наброшенном на одно плечо; потом старшее поколение Монтекки и Капулетти: мужчины в жестких, угловатых костюмах, женщины – в коктейльных платьях; и так далее и тому подобное, от одного участника к другому, причем лица у всех обозначены всего лишь несколькими штрихами. Каждый актер, видя себя, улыбался, потом удовлетворенно смеялся и в преддверии репетиций принимал ту позу, которую видел на рисунке.

– У нас современность сочетается с некоторыми признаками той эпохи, поэтому не удивляйтесь, если вам достанется элегантный костюмный пиджак в комплекте с дырявыми джинсами и сапогами Елизаветинской эпохи, потому что мы добиваемся релевантности, но также и потому, что сегодня так одеваются все поголовно. В принципе, я отсмотрела все постановки Королевского Шекспировского театра за последние двадцать лет.

Майлз, который до этого момента в упор не видел Хелен, подержал свой портрет на расстоянии вытянутой руки, как музейную работу кого-нибудь из старых мастеров.

– Можно будет потом это забрать? – спросил он, и Хелен с трудом спрятала улыбку.

Через много лет, разбирая старые вещи, я нашел сделанный Хелен эскиз костюма Бенволио: там я изображен в маленьких круглых очочках и с внимательным выражением лица – явно кого-то слушаю. В тот день, впервые за все годы увидев свой портрет, я про себя посмеялся. Такие картинки висят в каждом школьном кабинете рисования, среди изображений крупных глаз, старых башмаков с карандашной штриховкой, а также автопортретов, созданных на основе отражений в столовой ложке. Даже при первом знакомстве я отметил странную форму носа, неуклюже согнутые локти и неумело нарисованные руки-лопаты – определенно не конек Хелен. Но тогда меня впервые изобразили без торчащего из головы пениса, а смеялся я оттого, что вспомнил, как в свое время пленил меня этот рисунок, как горда была моя девушка и как мы разделили ее собственную гордость.

– Это будет потрясающе! – воскликнула Люси в восторге от предназначенного для нее костюма из красной кожи.

– Хелен, – сказал я, – ты же просто талантище. Кто бы мог подумать?

– Увянь, Чарли, – отрезала она и вспыхнула; такой особенности я за ней тоже не замечал.

– Бурные аплодисменты нашим художникам-постановщикам! – скомандовал Айвор.

А потом, чтобы мы не забывались:

– Напоминаю всем! Мастер-класс по изготовлению масок! – выкликнула Алина.

Фруктовый сад превратился в подобие гарема: под деревьями были брошены коврики и подушки, а возле каждой подушки виднелись горшочек с какой-то кашицеобразной массой и листы грубой оберточной бумаги. Маски требовались для бала в доме Капулетти.

Помимо всего прочего, это упражнение на релаксацию, объявила Алина, так что, мол, спешить не надо. Мы будем слушать голоса птиц, насекомых, деревьев. Но самое главное – мы научимся с придирчивостью криминалистов разглядывать лицо и видеть, что оно выражает, когда не выражает ничего. Так… разбиваемся на пары.

– Разбиваемся на пары! – прокричал Айвор.

Эти три слова всегда вызывали волну паники, усугубляемую необходимостью не обнаруживать никакой паники. Этикет требовал, чтобы мы не бросались очертя голову к тем, кому симпатизировали. Да и потом, целый вечер залеплять лицо Фран клочками влажной бумаги было бы невыносимо. Она уже стояла под руку с Алексом – талант к таланту, а все остальные бросали вокруг озабоченные взгляды, и каждый мимолетный зрительный контакт оказывался многозначительным. Как в игре «музыкальные стулья», толкучка длилась считаные секунды. Полли, Кормилица, усыновила Колина Смарта, Хелен заполучила Алину, чему очень обрадовалась. Люси повисла на руке Майлза, а Джон и Лесли, наши Ричард Бёртон и Элизабет Тейлор, остались при своих. Кит, монах Лоренцо, всегда тяготевший к самым молоденьким участницам коллектива, вынужден был довольствоваться Бернардом, а экс-гвардеец с мрачной сдержанностью дожидался своей участи в первом для него мастер-классе по изготовлению масок.

Рядом со мной топтался один Джордж.

– По-моему, ты, что называется, вытянул короткую спичку.

– Не глупи, все нормально. Хочешь быть первым или как?

Он снял очки с линзами толщиной с палец. Без них у него был растерянный и ранимый вид; очки он опустил в верхний карман, словно приготовился, что сейчас ему завяжут глаза и поведут на расстрел.

– Первым так первым, – вздохнул он.

Вероятно, мне это только мерещилось, но я чувствовал определенную близость с Джорджем. Он был сдержан, наблюдателен и немногословен, но, когда открывал рот, его слушали все. Майлз, скупой на похвалы, однажды признал, что Джордж – «почти гений»: состоявшийся литератор, непобедимый полемист и даже сносный скрипач. Возможно, поэтому мы с ним почти не общались – что я мог сказать такому человеку? Впрочем, он редко выставлял напоказ свои таланты и не давил на людей интеллектом. Держался он незаметно, исподволь наблюдал за происходящим и прижимал одну руку то ко рту, то ко лбу, то к носу – смотря какая часть его воспаленного лица болела в этот день сильнее других. На репетициях его мизансцены создавали такое впечатление, будто Парис – это антипод Ромео, который ни при каких условиях не мог бы оказаться избранником Джульетты; для той он, по словам Кормилицы, «все равно что лягушка – ей-богу, все равно что лягушка», и брак с ним был бы для ее барышни хуже смерти. «Чтоб замуж за Париса не идти, я лучше брошусь с башни», – клянется Джульетта, а я думал: какая же беспощадность требуется при распределении ролей, если, видя такого парня, режиссер должен себе говорить: ну вот, лягушка у нас уже есть.

Где-то на другой площадке, в саду, воцарилась задумчивая атмосфера, которой и добивался Айвор, ставя свой диск с чилаут-музыкой. Джордж, положив голову на подушку, сцепив пальцы и напрягая каждый мускул, явно прилагал огромные усилия, чтобы не трогать лицо руками.

– О боже… – Он выдохнул через нос. – Если не считать изготовления масок, ничто не удручает меня так, как чилаут.

– Мой отец называет это музыкой для тех, кто не любит музыку.

– Мудрый человек. Чем он занимается?

– У него был свой музыкальный магазин. Теперь он не у дел, так что да… А твой отец?

– Чиновник. Служит в МИДе.

– Ну что ж,