который манит к себе несовершеннолетних потребителей: это просто-напросто вытоптанный загон для скота, сбегающий к озеру (на самом деле – к большому искусственному пруду), по берегам которого до темноты стоят вспыльчивые люди с удочками – надо понимать, «заглавные», или «титульные», удильщики: они вливают в себя пинту за пинтой и злобными взглядами отгоняют малолеток, «чтобы рыбу не распугивали». В ту весну, по будням, когда нам следовало готовиться к экзаменам, мы иногда приходили сюда с Харпером, дрожа от вечернего холода, и разбавляли невинную кока-колу ромом из фляжки, спрятанной в кармане Харперовой куртки. У нас даже в мыслях не было, что это плохо или глупо. Законы воспринимались как туманные рекомендации, а предостережение «лицам моложе восемнадцати лет» могло отвадить лишь четырнадцатилетних. На нас распространялось неписаное правило: если сидишь в загоне и не высовываешься, то все нормально.

Именно здесь мы и собрались в ту пятницу – стар и млад, все до единого участники театрального кооператива «На дне морском», чтобы, сдвинув вместе два закусочных столика, расположиться на пыльном газоне. Из чувства ответственности Айвор не стал заказывать для несовершеннолетних членов коллектива ничего крепче полпорции шанди, и мы, заранее размявшись, проглотили его вдвое быстрее обычного, а без закуски (две корзинки недожаренной картошки фри не в счет) уровень громкости разговоров пополз вверх. В тот период нашей жизни и в ту эпоху все разговоры претендовали на статус стендап-комедии, поэтому я поведал Хелен, Фран и Алексу эпизод из моих занятий шекспировской сценической импровизацией – «в любви мой опыт… скуден» – и был награжден их смехом. Чем больше мы пили, тем легче смеялись, но в какой-то момент опьянения щелкнул тумблер, и разговор перешел в исповедальное русло.

К примеру, Кит оказался, причем по своей вине, в тисках горестной разлуки: у него случилась интрижка с актрисой из прошлогодней постановки «Скрипача на крыше», исполнительницей роли – даже не верится – его дочери («Традиция!» – воскликнул Алекс), но он по-прежнему любил жену, по-прежнему умолял ее принять его обратно; а Люси живописала Майлзу, какого напряжения всех сил ей стоило получить высшие баллы, и Майлз кивал: да-да, я знаю, каково это, потому что, не добившись блестящих результатов вообще ни в чем, был вынужден чертовски достоверно маскировать причину; а Колин Смарт, которого многие ни в грош не ставили, считая нудным хилятиком и зубрилой, признался, что его брат входил в подростковую банду наркоторговцев, и не успел я переварить эту историю, как Полли, налегавшая на белое сухое вино, стала сетовать, как им с Бернардом одиноко в отсутствие детей и внучат, которые перебрались в Новую Зеландию, и рассказывать, как они обожают молодежь и сами молодеют рядом с нами; по правую руку от меня Алина негромко, но страстно делилась с Фран мыслями насчет своего вероломного бойфренда – балетного танцовщика, оставшегося в Вене, тогда как по левую руку Алекс взволнованно рассуждал, как бы поставить в известность родителей, уроженцев Ганы, о своей ориентации. «Они, конечно, либералы, – приговаривал он, – но не до такой же степени».

Я в основном сидел и слушал, то отключаясь, то сосредоточиваясь, как в окружении работающих телевизоров. Во всех этих признаниях было что-то заразительное, и я подумал: не выступить ли мне тоже с устным рассказом? О том, как я перестал общаться с сестрой и отдаляюсь от лучших друзей. Как я ненавижу мать, но жду ее возвращения. Как опасаюсь, что у отца проявятся суицидальные наклонности, как поворовываю наличность и сувенирное стекло, как провалил экзамены и теперь не сплю по ночам, страшась такого будущего, которое даже представить трудно.

Но это уже был перебор. В моей внутренней жизни оказалось очень мало такого, что не заставило бы слушателя смущенно вертеть в пальцах подложку для пивного стакана, и единственная кристально чистая тайна, которой мне нестерпимо хотелось поделиться, касалась моей великой, бьющей через край любви к той девушке, что сидела бок о бок со мной, то и дело задевала мою руку голым локотком, а сама, подперев щеку ладонью – о, быть бы на руке ее перчаткой и бла-бла-бла – и подавшись вперед, слушала захмелевшую Полли, которая держала ее за другую руку и уверяла, насколько прекрасна та в роли Джульетты и насколько талантлива. Фран отмахивалась от похвал, пусть даже искренних. Рядом со мной сидела самая блистательная девушка из всех мне известных, служившая противоядием от всех мерзких шлаков моей жизни. Больше всего на свете мне хотелось быть с ней, и я даже не задумывался, что для меня означает «быть с ней», но кому из присутствующих я мог бы открыться? Уж конечно, не Фран Фишер.

Вернулся Майлз с подносом напитков.

– А картошку-то, – забеспокоилась Хелен, – картошку забыл!

– И курево! – прокричал Алекс.

– Нет! – отрезал Айвор. – Никакого курева, категорически!

– Ой, а я умираю – хочу сигаретку, – сказала Алина.

– Алина, помни о наших обязательствах!

– Да и чего-нибудь на зубок не помешало бы, – промурлыкала Полли, – к белому вину. Вот, деньги у меня есть, сейчас…

– Не надо, я схожу.

Высвобождая ноги из-под низкого столика, я запнулся и опустил руку на плечо Фран, а она мимолетно придержала ее кончиками пальцев. Боже, чего мне стоило не завопить от счастья!

Ничего удивительного. Когда я шел к стойке бара, пересохшая земля будто проседала у меня под ногами. Зажглись яркие фонари, и я заметил, как в электрическом воздухе горящими угольками дрожат мотыльки и мошкара. Это показывает, насколько я был пьян – настолько, чтобы делать наблюдения. В душном воздухе пахло уксусом и пережженным растительным маслом. Я нырнул под свес крыши, расправил плечи и перед разговором с хозяйкой приготовился включить мужественный тон.

– Картофель фри, будьте любезны. Две… нет, четыре… нет, шесть порций. И восемь пакетиков арахиса: четыре с солью, четыре без. – Я излагал как подвыпивший преподаватель техники речи. – И четыре пакета чипсов с солью и уксусом.

Получалось дороговато, но в кармане у меня имелись наличные и скретч-карты, а после шанди мне был сам черт не брат.

– А годочков-то тебе сколько, сынок?

– Восемнадцать? – Вопросительная интонация – это ошибка. Ну ничего. Надо собраться. Я сунул деньги, как взятку, ей в ладонь. – Ставьте картошку!

Она со вздохом протянула мне большую деревянную рыбину с желтой девяткой на боку.

– Вот номер твоего заказа. Слушай внимательно, мы дважды не выкликаем.

– Нельзя ли на сей раз прожарить картофель как следует? Первая порция оказалась сыроватой.

– Не выделывайся, милок, – сказала она и отмахнулась.

Я сгреб с прилавка пакетики. Такая гора снеков – меня встретят как героя. В пивном дворике скамью возле