и лишь затем намекнул, что не сомневается в содействии Пруссии столь достойному делу освобождения Европы. Переговорщик имел позволение объявить Берлинскому кабинету, что не время колебаться, что нейтралитет невозможен и если войска не пропустят по доброй воле, будет применена сила. Алопеусу должен был вторить князь Долгоруков, адъютант Александра. Последнему поручалось дать Берлину ясно понять, что Пруссию решено вовлечь либо уговорами, либо насилием. В Пулавах даже составили манифест, который должен был предшествовать началу военных действий.

В то время как русские агенты проявляли столь горячую настойчивость в отношении Пруссии, в ней находились и французские переговорщики Дюрок и Лафоре, которым Наполеон поручил предложить ей Ганновер. Мы помним, что гофмейстер Дюрок отбыл из Булони с миссией донести это предложение до Берлина. Честность молодого короля не устояла; чувства Гарденберга, которого в Европе называли благонамеренным министром, не выдержали тем более. Гарденберг усматривал в деле лишь одну трудность: соглашению следовало подыскать подобающую форму, дабы спасти честь его государя в глазах Европы. На поиски формы ушли два месяца, июль и август. Наконец придумали для Пруссии роль вооруженного посредничества. Король Пруссии должен был объявить, при каких условиях равновесие в Европе кажется ему гарантированным, изложить эти условия и затем дать понять, что выступит на стороне тех, кто их примет, против тех, кто не примет. Это означало, что он будет воевать вместе с Францией, чтобы приобрести Ганновер. В этой декларации он должен был согласиться с большинством условий Наполеона, таких как создание королевства Италии, с разделением двух корон при наступлении всеобщего мира, присоединение Генуи и Пьемонта к империи, предоставление Франции свободы распоряжаться судьбой Пармы и Пьяченцы, независимость Швейцарии и Голландии, наконец, оставление Таранто и Ганновера при наступлении мира. Трудность состояла только в том, как понимать независимость Швейцарии и Голландии. Наполеон, не имевший никаких видов на эти страны, не захотел, тем не менее, гарантировать их независимость в выражениях, которые позволили бы врагам Франции осуществить там контрреволюцию. Пререкания по этому предмету продолжались до конца сентября, и молодой король был наконец уже готов покориться насилию, которое хотели свершить над ним, когда по передвижению русских, австрийских и французских армий ясно осознал, что война неизбежна и близка. Охваченный страхом, он отшатнулся и не заговаривал более ни о вооруженном посредничестве, ни о приобретении Ганновера ценой такового. Он вернулся к своей обычной системе нейтралитета севера Германии. Тогда Дюрок и Лафоре, согласно приказу Наполеона, предложили ему то, о чем Берлинский кабинет столько раз просил сам: временную передачу Ганновера Пруссии, при условии, что она обеспечит владение им Франции. Но как ни желал король Фридрих-Вильгельм ухода французов и вручения ему такой ценности, он понял, что ему придется в этом случае противостоять северной экспедиции союзников, и снова отказался. Он дал тысячу заверений в дружеских чувствах к Наполеону, его династии и его правлению, добавив, что не уступает своим симпатиям лишь потому, что не защищен от России со стороны Польши. На что Дюрок и Лафоре отвечали предложением армии в 80 тысяч французов, готовой присоединиться к пруссакам. Но и это означало войну, и Фридрих-Вильгельм отверг ее и в такой форме.

В эту самую минуту Алопеус и князь Долгоруков и прибыли в Берлин, чтобы просить Пруссию примкнуть к коалиции. Просьбы одних не менее напугали короля, чем предложения других. Русским посланцам он отвечал заверениями, во всём подобными тем, что адресовал и французским переговорщикам. Он исполнен привязанности к молодому другу, с которым познакомился в Мемеле, говорил король, но он послужит первой же мишенью для ударов Наполеона, в то время как не может подвергать своих подданных столь ужасным опасностям. Русские посланцы настаивали и сказали, что войска между Варшавой и Краковом как раз для того и стоят, чтобы прийти ему на помощь, что это дружеская предусмотрительность императора Александра и эти 70 тысяч русских пройдут через Силезию и Саксонию к Рейну и встретят первый удар французских армий. Эти доводы не соблазнили Фридриха-Вильгельма. Тогда ему дали понять, что уже слишком поздно, что, поскольку никто не сомневался в его поддержке сил коалиции, русским войскам уже приказали проследовать через прусскую территорию. Такого рода насилия Фридрих-Вильгельм не выдержал. В его характере ошиблись: он был нерешителен, что нередко порождало видимость слабости и двуличия, но будучи доведенным до крайности, становился упрямым и гневным. Он вспылил, созвал совет, на который пригласил старого герцога Брауншвейгского и маршала Мёллендорфа, и решился наконец начать подготовку армии к войне.

Напуганный его распоряжениями Алопеус поспешил написать в Пулавы, самым настоятельным образом советуя Александру успокоить короля Пруссии, если он не хочет столкновения со всеми вооруженными силами прусской монархии.

Дойдя до Пулав, эти известия поколебали решимость Александра. Князь Адам Чарторижский горячо убеждал его не давать Пруссии времени на принятие защитных мер и силой вступить на ее территорию, вместо того чтобы так долго упрашивать. Если Пруссия хочет войны, говорил князь Адам, мы объявим Александра королем Польши и устроим сие королевство в тылах русских армий. Если напротив, она уступит, мы получим еще одного союзника и осуществим план коалиции. Но Александр, уведомленный посланиями Алопеуса, отклонил советы молодого министра и вновь послал в Берлин Долгорукова, дабы тот подтвердил его другу, что он вовсе не имел намерений принуждать его и, напротив, только что отдал приказ русской армии остановиться на прусской границе; что он действовал так из уважения к нему и что такие серьезные вопросы не решаются через посредников, а потому он просит о встрече. Поскольку Фридрих-Вильгельм опасался ласк Александра не менее, чем его армий, он не чувствовал никакого желания встречаться с ним, однако королева Луиза и двор, склонные встать на сторону коалиции и начать войну, убедили его, что он не может отказаться. Встреча была назначена на первые дни октября. В ее ожидании остававшихся в Берлине Лафоре и Дюрока всячески заверяли в соблюдении нейтралитета.

В то время как русские использовали таким образом сентябрь, Австрия распорядилась этим драгоценным временем лучше, весьма активно применяя английские субсидии. Прежде всего она собрала 100 тысяч человек под командованием эрцгерцога Карла в Италии. Именно туда она направила своего лучшего генерала и самую сильную армию, дабы вернуть себе провинции, о которых более всего сожалела. Двадцать пять тысяч человек под командованием эрцгерцога Иоагнна, того, что командовал в Гогенлиндене, охраняли Тироль; 80–90 тысяч человек должны были захватить Баварию, передвинуться в Швабию и занять знаменитую Ульмскую позицию, где Край в 1800 году столь долго удерживал генерала Моро. Идущие на соединение с австрийской армией 50–60 тысяч русских генерала Кутузова