узнав, что сын жаждет ласк себе подобных, что его возбуждают запахи их тел в печальных сумерках и при ярком свете, под металлическими небесами и в конце рабочего дня? Как бы он поступил, убедившись, что его мальчик пытается избавиться от желания, в праве на которое ему отказал глава семьи, что ему жизненно необходимо рассеять то отупение, в которое он погружается из-за работы? Как реагировал бы отец, услышав признание Жоэля: «Я хочу почувствовать себя живым, вот и брожу среди незнакомых хищников, которые ласкают друг друга в вонючих сортирах!»?

Реакция Анри была непредсказуема. Жоэль не поручился бы, что почувствует отец – страх или незнакомое доселе возбуждение, перестанет он с ним разговаривать или прочтет лекцию об опасных инфекциях, сопутствующих срамной любви (второе вероятнее, учитывая непримиримую борьбу с микробами, бактериями и вирусами, которую он ведет в свинарнике!)? Что, если патриарх насмерть перепугается «гнойной венерической инфекции» и навсегда изгонит его за пределы своих земель, из Долины? Жоэль жил в вечном страхе, как маленький мальчик в испачканных штанишках, незаконный сын, к которому отец не чувствует ничего, кроме пренебрежения. У них с Анри так и не установились настоящие мужские отношения…

Три месяца, три недели и три дня.

Свиноматки поросятся и месяц выкармливают малышей, потом их отнимают от груди.

Необходимо иметь в среднем девять поросят от свиноматки в одном помете, а пометов должно быть два с половиной в год, чтобы считать производство рентабельным. Вот увидишь, через десять-пятнадцать лет в каждом помете будет как минимум пятнадцать поросят.

Свинья попадает в группу незнакомых ей животных. Кормят и поят всех скудно и не по расписанию, чтобы усилить тревогу, спровоцированную расставанием с поросятами и нахождением в чужом месте. Свиньи инстинктивно стремятся установить иерархию. Они дерутся, толкаются, кусаются. Наносят друг другу раны, синяки, царапины, и стресс так силен, что начинаются гормональные сбои, а цикл случка – вынашивание – вскармливание повторяется пять-шесть раз. В конце каждую ждет бойня и разделка туши на мясо; с самых истощенных, страдающих от множества болезней или сломавших ногу между прутьями решетки, всего лишь сдирают шкуру.

* * *

Серж садится в «ниву», поворачивает ключ в зажигании и осторожно подает задним ходом к сараю мимо проржавевших автомобилей со снятыми двигателями, стиральных машин без барабанов, велосипедов, через которые проросла трава, и гниющих детских колясок. Почуяв приближение человека, собаки начинают бесноваться, Серж хлопает по карманам в поисках фляжки, запрокинув голову, выпивает последний глоток и бросает ее на соседнее сиденье рядом.

Он думает о поле, где они нашли отпечаток копыта Зверя, о широкой ладони отца с длинными черными ногтями, которой он накрыл след, как будто хотел унести с собой толику земли-кормилицы и напомнить сыновьям, сколько в нее вложено труда. – Как подумаю обо всех принесенных жертвах… В детстве, когда Анри вел одного из них на поля, детские пальчики прятались в разлапистой отцовской руке.

Смотри внимательно. Ему больно по твоей вине.

Разве он не дал им все необходимое мужчине, чтобы сохранить свою честь и выжить: мужество, силу характера, стойкость, дисциплинированность? Ну да, он не всегда бывал справедлив, но какому родителю – отцу или матери, любому взрослому – под силу воспитывать отпрыска, не делая ошибок? Вот и Серж не справился. Проявил трусость, самоуправство, лукавство и недостойное поведение по отношению к Жюли-Мари и Жерому, так с чего бы ему осуждать Анри? А ведь осуждает, вспоминает причуды отца и все связанные с ним неприятные моменты – прекрати, или получишь так, что слез не хватит… Нет, Серж не имеет права упрекать отца за то, что тот оказался не на высоте его ожиданий, ведь он добровольно обрек себя на одиночество и воспитывал детей, как умел.

Серж не поручился бы, что тот момент у свинарника был реальным. Он не знает, на самом ли деле видел, как отец грозит Жоэлю, а тот трясется от страха и вытирает слезы рукой, испачканной в крови поросенка, которого Анри заставил брата убить. Воспоминания Сержа зыбки и отрывочны, это скорее апокрифы, аберрация. Нужно подвести черту под детством, все стереть, убрать эту территорию с карты, но она не желает исчезать и всплывает – на манер Атлантиды, – как только случается нечто вроде побега Зверя…

Серж выходит из машины, хлопает дверцей, огибает «Ниву» и открывает багажник. Идет к псарне, выбирает двух легавых и сажает их во внедорожник. Пересекает двор и видит вышедшую из дома Жюли-Мари. Под белой футболкой нет лифчика, в глубоком вырезе колышется молодая упругая грудь.

– Куда собралась? – недовольным тоном спрашивает он.

– Хочу прошвырнуться…

– Рано утром? Что за новая мода – весь день где-то таскаться?

– Здесь мне делать нечего…

– Как это – нечего? Ты помогла матери?

На лице Сержа появляется ожесточенное выражение. Он знает, что быстро пьянеет и становится нехорош даже с дочерью, но она его не боится, а с некоторых пор не скрывает враждебного отношения, которое он не решается отнести на счет переходного возраста. Когда-то Жюли-Мари была замкнутым печальным ребенком, но отца обожала, а теперь он видит в ее черных глазах только упрек.

Серж не знает, как поступить. Может, расставить все по своим местам и не позволять дочери обвинять его, пусть молча, в душе, в болезни Катрин? Жюли-Мари злится, считает его никчемным человеком, не способным помочь жене и перекладывающим заботы о ней на других. Она не понимает, почему отец впал в немилость, но не восстает против остракизма. Не исключено, что Габи настраивает дочь против отца, наговаривает на него – отказывается положить Катрин в больницу из страха, что она сбежит.

Серж не решается говорить с Жюли-Мари о клинике, где теряла разум ее мать, сидя в кресле среди дебилов, сумасшедших, парий, всех, кто уже не всплывал на поверхность. Не рассказывает, как Катрин цеплялась за его рукав и странно низким голосом умоляла забрать ее домой, а в уголках губ выступала белая пена. Серж щадит свою малышку – ей ни к чему знать, что у матери на руке был пластмассовый браслет с фамилией и номером истории болезни, напоминающий бирку на большом пальце ноги трупа, лежащего в морге, или медальон на шее собаки-потеряшки.

– Как она сегодня? – спрашивает он.

– Не знаю… Как обычно… То есть не лучше.

– Ясно… – Серж качает головой. – Не рви себе душу, сама знаешь, как это бывает… Скоро станет полегче.

– Наверное… – отвечает Жюли-Мари.

Она не смотрит на отца (Серж понимает, что девочка учуяла запах виски), разглядывает что-то у себя под ногами, ковыряет землю носком