– Ты меня не содержишь, Серж, ни меня, ни детей! Я веду хозяйство.

– Не морочь мне голову, Габи, очень тебя прошу. Кати в больницу не вернется.

– Кто-то должен ее посмотреть…

– У Катрин есть врач, черт бы тебя побрал с твоим занудством! Не хочешь за ней ухаживать – ладно, обойдемся без тебя, не пропадем, но ты соберешь вещи, возьмешь сыновей и свалишь с фермы.

Габриэль бьет дрожь, она смертельно бледнеет, проносит ложку мимо кофейника. Ей страшно. Она собирает просыпанный кофе в ладонь, искоса поглядывая на Сержа. Иногда она напоминает ему Катрин – до болезни, молодую, пылкую, чувственную. Он хватает Габи за плечи, прижимается грудью к спине. У нее перехватывает дыхание.

– Слушай, – говорит Серж, – не бери в голову. Знаешь ведь, кризис есть кризис. От этого она оправится, как от предыдущих. Нужно ждать и делать все необходимое. Каждый должен стараться.

Серж закрывает глаза, утыкается лицом в шею невестки и вдыхает запах ее кожи в надежде уловить аромат Катрин. Не сегодняшний – больной, лекарственный, а прежний – сладко-пьянящий. Он проводит ладонями по рукам женщины, обхватывает груди.

Габриэль высвобождается, резко дернув плечом, огибает стол, чтобы смотреть Сержу в лицо.

– От тебя несет спиртным… Видела бы она тебя…

– Ну видела бы, и что? Думаешь, Катрин себе отказывала?

– Замолчи! Замолчи, прошу тебя…

Он внушает ей отвращение. Катрин испытывала то же чувство.

Сержа охватывает ярость. Он кивает и уходит, не сказав ни слова.

Серж идет к воротам, снимает замок, бьет ногой по цепи, которая удерживает створки, и почти бежит по проселочной дороге, чуть замедляется на шоссейной, смотрит на работающие на полях дождеватели1, похожие на сказочных китов.

Серое здание свинарника кажется увязшим в земле, сквозные проемы узких окон напоминают бойницы, пропускающие темно-коричневый разреженный свет: свес крыши, пыль и жировой выпот затрудняют видимость.

У Сержа дергается нижняя челюсть, какая-то важная, глубоко запрятанная железа выбрасывает в кровь адреналин, перехватывает горло и стрелой несется к локтям и пальцам.

Он останавливается, достает флягу, жадно глотает виски, бьет себя кулаками по щекам. Громко произносит несколько нечленораздельных фраз. Притихшие сороки наблюдают за странным человеком, сидя на проводах. Одинокий сарыч парит над полями, его тень ласкает колосья. Скоро откроется вид на Долины. Горячий воздух мерцает и дрожит в душистых ржаных колосьях цвета меди, играет с шелковистыми метелками светло-зеленой кукурузы. Издалека доносится гул комбайна, от земли поднимаются клубы желтой пыли. Через несколько дней пора будет силосовать зерно.

Серж думает о Катрин. Теперь их связывают только дети. Жюли-Мари, дочь, которая когда-то обожала его, расцвела и стала неуловимой. Жером. Пришлось учиться любить сына, но он по-прежнему ощущает неловкость в его присутствии.

Жером предпочитает людям животных. Он ходит за отцом, наблюдает, как Серж гладит бока и пятачки свиней, перегнувшись через ограду загонов. Наблюдает и молчит. Серж ценит присутствие мальчика, внимательного к их совместной работе. Он, пожалуй, даже уважает немоту Жерома, воспринимает ее как вызов, сопротивление. Врачи, к которым они поначалу обращались, не нашли в организме мальчика физической «поломки», которая могла бы стать причиной афазии, и заключили, что это такой вид аутизма. Четыре года, проведенные в детском саду Пюи-Ларока, стоили нервов воспитателям и ухудшили состояние Жерома. Серж с Катрин решили забрать сына домой, и Анри их в этом поддержал. С тех пор мальчик живет в собственной, параллельной вселенной, лишь изредка заглядывая в реальность.

Странность сына, его манера не подчиняться приказам и принимать только предложения трогают Сержа. Он протягивает мальчику ведерко с зерном, которое нужно высыпать в кормушку, тот смотрит ему в лицо, переводит взгляд на ведро, решая, взять его или уклониться. Жером не боится отца, и, когда они остаются вдвоем, Сержу кажется, что между ними восстанавливается изначальная связь, та, что возникла, когда он впервые взял новорожденного на руки. Но эти мгновения очень редки, а если поблизости обретается Анри, в Серже, помимо его воли, пробуждается и саднит душу неловкость. Его движения становятся нетерпеливыми, тон – повелительным, он предугадывает раздражение Анри. Серж вдруг начинает осыпать Жерома упреками, позволяет себе бесполезные окрики – не трогай это, отойди, подвинься, убирайся, с дороги! – и в конце концов прогоняет, упреждая взрыв патриарха.

Анри не выказывает ни малейшей симпатии ни внуку, ни невестке, считает ее болезнь слабостью и попустительством, а изъян Жерома – пороком. Анри ни разу открыто не обвинил Катрин в попытках навредить семье, не осудил упрямого желания сына держать жену взаперти в комнате, куда ему давно закрыт доступ, и он спит на диване, и все об этом знают, но… Но молчание главы клана лучше любых слов выражает его презрение и неодобрение. Анри считает, что в одиночку сражается за общее дело.

Как подумаю, что всю эту чертову жизнь вкалываю и выбиваюсь из сил ради кучки неблагодарных отпрысков, зло берет.

Серж хотел бы заявить ему, что он не имеет права осуждать Катрин и Жерома или их с Жоэлем поступки, но не делает этого. Осмелься он бросить вызов авторитету Анри, покривил бы душой, потому что для него нет ничего важнее его одобрения. Они с Жоэлем слишком истово подчинялись тиранической воле отца и никогда не обретут свободу.

Они росли в страхе, мечтая об одном – оправдать надежды. Жоэль не сразу, но смирился: терпя издевательства и унижения, он привык быть зависимым. А Серж не сумел. Да так ли страстно он жаждал независимости? Возможно, сын и призван быть улучшенной копией отца? Наверное, не умри Элиза, все было бы иначе.

Серж идет мимо полей и замечает вдалеке Анри. Он замедляет шаг, останавливается в тени дуба и спрашивает себя, что будет, если отец вдруг исчезнет, если земля, которую он так сильно любит, или свинарник – дело всей его жизни – поглотят его.

Анри оборачивается, машет Сержу, тот подходит и застывает, потрясенный зрелищем потрав, нанесенных ржи и кукурузе. Отец и сын никогда не видели ничего подобного: по полю как будто прогулялась орда варваров. Земля взрыта на глубину полуметра, корни обнажены, комки земли раскиданы в разные стороны.

– Это он, – говорит Анри. Серж непонимающе смотрит на отца. Его лицо побагровело, на висках выступила испарина, воротник рубашки промок от пота. Они идут, след в след, между рядами кукурузы. Анри подбирает початок, садится на корточки перед следом, прикрывает его красной ручищей, прижимает толстые пальцы к влажной теплой земле.

– Это он…

Фермер поднимается, смотрит на сына. В темных, с расширившимися зрачками глазах прячется