не дышит. Черный раздвоенный язычок то и дело показывается из пасти, проверяя, все ли спокойно, потом уж выползает из могилы, демонстрируя свое серо-зеленое одеяние. Он ползет, извиваясь между камнями, как ручеек по сухой траве. У Жерома стягивает затылок: прошлым летом этот самый уж плавал в пруду, когда Жюли-Мари плескалась у берега под ивами. Ветви перешептывались под ветром, касались ее плечей. Вода доходила сестре до пояса, желтые листья медленно падали на поверхность, смешивались с золотыми солнечными бликами, и Жюли-Мари смеялась, отталкивала их. Она молча ступала по илистому дну, вглядываясь в собственное отражение. Стайки пескарей касались ее бледных ног, обращали в бегство водомерок и головастиков, барахтающихся в теплой мутной воде. Уж, ослепленный стоящим в зените солнцем, не заметил девушку. Горделиво изгибаясь, он подобрался к ее груди, а когда Жюли-Мари шагала между могилами по костям, которые изрыгнула пресытившаяся деревенскими покойниками земля, позеленевшие коренные зубы и позвонки, пористый копчик то и дело попадались ей под ноги. Уж застыл, заметив в небе ястреба, и тень птицы на мгновение отразилась в его круглом зрачке. Потом он двинулся дальше, пока не оказался рядом с бесформенным куском гранита. Это было все, что осталось от очень старой стелы. Там он свернулся кольцами, чтобы отдохнуть.

Жером заметил ужа первым, когда тот был еще в воде. Он схватился левой рукой за ветку, осторожно спустился на узкий грязный песчаный берег и вошел в пруд, даже не сняв штаны. Жюли-Мари обернулась, собираясь что-то сказать, улыбнулась, проследила его взгляд, увидела змею и издала вопль, ударивший по барабанным перепонкам Жерома и эхом отозвавшийся в деревне. Жюли-Мари стремглав помчалась на берег, разбрызгивая воду. Ноги разъезжались на склизком дне, она падала, спотыкаясь о корни, но в конце концов выбралась на песок. Уж почувствовал вибрацию и исчез под водой, вынырнул на середине пруда и одним движением добрался до камышей на другом берегу. Его примеру последовал сконфузившийся Жером. Жюли-Мари обняла себя за плечи, спрятав грудь, но не прикрыла лобок, хотя заметила, что брат не может отвести взгляд от темного треугольника. Она убрала руку – игра? вызов? – и расхохоталась.

– Как же я испугалась! Чего уставился? Женщину никогда не видел?

Конечно, видел! Все он видел. Когда они с мамой купаются в ванне и она намыливает ему голову, на ней тоже нет платья!

Жюли-Мари подобрала одежду, отвернулась и, поглядывая через плечо на Жерома, начала торопливо одеваться.

Уж дремлет на полуденном солнце, свернувшись кольцами на надгробной плите. Голова с желтыми губными чешуйками лежит поверх живой пирамидки.

Мне не нравится, как ты смотришь на сестру.

Жером переставляет одну ногу. Скрипит кладбищенский гравий. Рот у него пересох, ладони вспотели. Лежащие под землей покойники радуются бесплатному развлечению: задерживают дыхание вместе с мальчиком и приникают ухом к крышке гроба, чтобы ничего не упустить. Жером вот-вот бросится на ужа, но тот снова высовывает раздвоенный язык, резко выпрямляется, широко открывает пасть, раздувается и шипит, угрожая врагу, который загнал его в безвыходное положение. Уж пытается улизнуть, но Жером хватает его сзади за голову, падает, поранив голень об остатки стелы, и перекатывается на спину, чтобы не раздавить добычу.

Мальчик лежит, упираясь затылком в кладбищенскую стену, его лицо засыпано землей, мельчайшими остатками костей и пылью, он изнемогает от жарких солнечных лучей, но торжествующим жестом поднимает над собой ужа, и тот обвивается вокруг его предплечья. Пахучая черная жидкость из клоаки брызгает на шею Жерома, он садится посреди аллеи и прислушивается к бешеному стуку своего сердца.

Уж выворачивается, разевает пасть, выставляя напоказ розовую глотку, голосовую щель и препуциальный мешок. Ритмы сердец человека и пресмыкающегося сливаются, потом уж признает себя побежденным и ослабляет хватку.

Жером встает. Ногу дергает, носок стал красным от крови, дыхание сбивается, горло дерет. Он смотрит ужу в глаза, видит свое отражение, открывает рот, кладет его головку себе на язык и смыкает губы вокруг шеи, потом открывает рот, принюхивается. Змейка пахнет кладбищем, прудом, тенью камней, могилами, мятым листом железа, под которым она укрывалась, и полями подсолнечника, где ночью любит охотиться на крыс и крольчат, мехом своих жертв и их норами.

У свиней все то же самое. Случается выбраковка. Наверное, мать передала ему свое расстройство – через кровь.

Жером отпускает ужа, задирает майку, и животное, покрытое горячими сухими чешуйками, ползет по его животу и груди, перебирается на плечи.

Он долго сидит в тени Мадонны с «оспинами». Уж обвивает его шею, спускается на запястье, показывает язычок, касаясь кожи мальчика. Царапина на голени подсохла и потемнела. Воздух напитался ароматом кипарисов, все вокруг благоухает, а усталые мертвецы задыхаются в гробах.

Жером кладет ужа у своих ног, но тот не бежит – не верит человеку, – потом отмирает, чувствует, что опасности больше нет, и медленно ползет прочь.

Жером поднимается на ноги, потягивается с закрытыми глазами, вздрагивает, как от озноба. Немой, Счастливчик, Идиот, Бастард. Выродок.

* * *

Жером возвращается на ферму и задерживается на пороге. Гладит ладонью разноцветные пластиковые полоски шторки, пришпиленной к кухонному косяку. Множество щенков, увидевших свет на псарне, с упоением грызли упругие штучки из нижнего ряда. Жерому нравится запах разогревшейся на солнце резины, ему иногда кажется, что вещи бывают больше себя самих и в них заключается целая жизнь: аромат шторки или брошенных во дворе шин, в которых стоит дождевая вода; короткие завитки на затылке Жюли-Мари; грязная лужа с головастиками. Он поднимается по лестнице, открывает дверь комнаты Катрин. Свет просачивается через щели в ставнях. Она делает ему знак подойти, он вдыхает спертый воздух, залезает в постель, прижимается к немощному телу матери. Катрин крепко обнимает сына, утыкается носом ему в затылок, нюхает волосы, шею.

– Где тебя носило? Вымазался, как поросенок. Чем это пахнет?

Катрин ощупывает грязные ноги Жерома, как будто хочет убедиться, что он жив-здоров, касается ранки на ноге, и мальчик глухо вскрикивает.

– Во что ты опять ввязался? Откуда эти царапины, синяки, болячки? Нужно остричь тебе ногти, а то они похожи на когти. Ты слушаешься сестру, принимаешь ванну? Она моет тебя? Ну-ка покажись, я проверю, нет ли вшей.

Мальчик чувствует тяжелое, со сна, дыхание матери, а она шепчет ему в затылок:

– Вот увидишь, мама поправится. Мне лучше, правда-правда… Тебе разве не кажется, что я лучше выгляжу? Я скоро встану… Отдохну еще немножко, совсем чуть-чуть… Господи, знал бы ты, как мне жаль! Так жаль… Поспи со мной минутку, ну пожалуйста, останься, не уходи, пока я не засну…