— Ну бабы! Кто же такую обувь носит! Прямо насмертьвстала. Вы бы себе чего попроще купили, на резиновом ходу, дешево и удобно, нив жисть не поскользнетесь. У меня жена хоть и помоложе будет, а давно такиеприобрела…

Николетта разинула было рот, чтобы достойно ответитьобнаглевшему мужику, но тут, как на грех, ожило радио.

— Граждане пассажиры, — понесся над намиравнодушно-металлический голос, — поезд номер…

— Ой, ой, — завопила маменька, — все, я опоздала!Идиоты!

— Не волнуйся, — пыхтел носильщик, — толькопосадку объявили. Состав за сорок пять минут до отъезда подают, ща мы тебявыкорчуем.

— Кретины, уроды, — плакала Николетта, —каким только образом ухитрились меня сюда запихнуть!

— Так я чего, — засопел носильщик, — я совсемни при чем, и внук ваш тоже.

— Кто? — перестала биться в рыданияхНиколетта. — Какой внук?

— Вот этот, — мужик ткнул в меня пальцем. —Мы вместе с ним бежали, вы одна сзади топали!

Я закрыл глаза. Все! Сейчас Николетта покажет нам небо валмазах. И точно. Маменька секунду стояла с раскрытым ртом, потом издала вопльраненого бизона. Около нас мигом собралась толпа.

— Обокрали небось, — говорили одни.

— Не, в магазине обчистили, — предполагали другие.

— Теракт, — настаивали третьи, — эй, кого тутубили, дайте глянуть!

В конце концов из магазинчика высыпали продавцы.Разобравшись, в чем дело, они предложили свою помощь, и в конце концов одна издевочек придумала гениальный выход:

— Пусть она снимет сапоги, а мы скатаем дорожку, унесемее в подсобку и там мигом вырежем каблуки.

— Глупости, — отмела это предложениемаменька. — Я что, должна стоять босиком на снегу?

— Вовсе нет, — стрельнула в мою сторону густонамазанными глазами девица, — я принесу вам обувку.

Мне ее идея показалась конструктивной, и, несмотря насопротивление маменьки, мы приступили к ее осуществлению. Сначала Николеттепринесли чудовищного вида кроссовки, размера эдак сорок шестого. Увидев, что ейпредложили временно нацепить на ноги, маменька затрясла головой и категоричнозаявила:

— Ни за что! Хоть убейте.

— Вы не волнуйтесь, — принялась уговаривать еепродавщица, — они чистые, просто страшные.

— Их Мишка только в магазине носил, — ворковаладругая, расстегивая «молнию» на маменькиных сапогах.

— Нет, — капризничала та, — хоть убейте меня,не надену!

— На поезд опоздаешь, — напомнил я.

— Господи, — взвыла Николетта, — почему тыпостоянно посылаешь мне испытания!

Причитая, она перебралась в кроссовки и, сев на поданныйстул, стала раздавать указания продавщицам:

— А ну поторопитесь, а то ногам холодно. Эти уродскиеботинки совсем не греют.

— Мишке они тоже не нравились, — пробормотала однаиз торгашек, скатывая дорожку, — он их поэтому редко надевал, а после егосмерти никто на них и не польстился.

— Чьей смерти? — подскочила на стуле Николетта.

— Так Мишка помер, — пояснили хоромпродавщицы, — сам допился, а ботиночки остались…

Выпалив это, девушки ловко подхватили дорожку и втащили ее вмагазин.

— Это что? — растерянно обвела нас взглядоммаменька. — Я надела обувь мертвеца?

Мы с носильщиком переглянулись. Мужик судорожно закашлялся,а я, ощущая, как уголки рта начинают разъезжаться в предательской улыбке,быстро сказал:

— Посиди тут пару минут одна, мы погрузим пока багаж вкупе и за тобой вернемся.

Маменька, ошеломленная происшествием, милостиво кивнула.Носильщик дотолкал тележку до вагона, снял чемоданы и сумки, получил честнозаслуженную плату и, давясь от хохота, ушел. Я побежал к магазинчику и нашелтам маменьку в состоянии крайней озлобленности. В руках она держала десятьрублей.

— Ты хочешь купить воды? — осторожно спросил я.

— Нет, — гаркнула Николетта, тяжело дыша отвозмущения. — Это мне дали!

— Кто? — изумился я. — Зачем?

— Подошел какой-то урод, — запричиталамаменька, — сначала просто смотрел на меня, потом сунул червонец и велел:«На, бабушка, купи себе хлебца». Он меня за нищую принял!

Я изо всех сил сжал зубы, чтобы сдержать смех. Не далее какнеделю назад Николетта купила себе за бешеные деньги последний всхлип моды:джинсовое пальто, подбитое соболем. Я не стану сейчас озвучивать стоимостьвещи. Выглядит пальто устрашающе, так, будто три его предыдущих владельцаскончались от старости, проносив этот шедевр на плечах всю свою жизнь.Потертая, кое-где рваная джинса, повсюду булавки, пятна, чистый кошмар, но затомодно и дорого. На вокзале полно провинциалов, естественно, большинство из нихничего не понимает в гримасах подиума. Добрый дядечка не пожалел десятки,увидев перед собой пожилую женщину, одетую в рванину и раздолбанные кроссовки.И назвал Николетту бабушкой!

Слава богу, именно в тот момент, когда маменька набралаполные легкие воздуха, чтобы втоптать меня в тротуар, появилась девушка ссапогами. Николетта швырнула ассигнацию в грязь, мгновенно обулась и понесласьк поезду. Я бежал за ней, тихо радуясь тому, что до отхода состава осталосьдевять минут и мне не придется долго сидеть в купе, выслушивая речи взбешенноймаменьки.

Я хотел подсадить Николетту в вагон, но она отпихнула меня,схватилась руками за поручень, легко вскочила на ажурную железную ступеньку,повернула ко мне идеально намакияженное лицо и с вызовом поинтересовалась:

— Разве я похожа на старуху?

В желтоватом свете вокзальных фонарей мелкая сеточка морщин,покрывающая лицо Николетты, была абсолютно незаметна, а фигуру маменькасохранила девичью, поэтому я с жаром воскликнул:

— Конечно, нет! Тот мужчина небось пьяный был! Принятьмолодую женщину за бабушку! Смешно, право слово!

Николетта удовлетворенно улыбнулась, попыталась поднять ногуи… осталась стоять. Я похолодел, нет, только не это!

— Вы идете? — поторопила проводница. —Прощайтесь скорей, посадка заканчивается!