Тогда тип, избивавший женщину, вышел вперед и сказал, что убьет Мокси, если тот от них не отвяжется, и Мокси попросил того сделать это, и немедленно. На это предложение парень ухмыльнулся и назначил Мокси дуэль – через час, в самом конце Данкл-стрит. Мокси сказал, что Данкл-стрит – длинная улица и место дуэли можно было бы назначить поточнее. Тогда его противник назвал место: в самом конце улицы рабочие прокладывали трубу и была выкопана траншея. Там они и встанут, на противоположных концах, и для кого-то эта траншея станет могилой. Удобно, сказал этот тип, на кладбище труп можно не возить. Твой труп, сказал он Мокси. Мокси поблагодарил его за любезность и за заботу, на что тот ответил, что он рад быть любезным и заботливым. А потом назвал свое имя – Дэниел Праудз. Это чтобы Мокси знал, от чьей руки падет. Это очень важно, знать имя человека, который тебя прикончит. Мокси выдержал взгляд Праудза и, в свою очередь, назвал свое имя.

О, этот Дэниел Праудз был героем Большой дороги, презирающим законы и всех, кто их соблюдает. Он носил пурпурный жилет, по которому скользила золотая цепь от часов и под которым розовела безупречно отутюженная рубашка. Из-под старой белой шляпы с широкими полями струились черные волосы, а верхнюю губу украшали черные усы. На белых перчатках оставались следы его потасовки с поверженной наземь проституткой. Вряд ли на всей Большой дороге и в лежащих вдоль нее городах можно было найти подонка, одетого лучше, чем Дэниел Праудз.

– Нам лучше уйти, – сказал я Мокси. Мы оставили старика с моими книгами и вернулись в бар. Но Мокси было уже не до пива. Не в этот день. Я спросил его, участвовал ли он когда-нибудь в дуэли, и он сказал «нет». Я спросил, боится ли он, и он ответил «да». Но он ни за что не хотел уезжать из города, и я уже начал задумываться над тем, как это я буду в одиночку справляться на Большой дороге. Да, это был самый долгий час в нашей жизни.

Но в этот час происходило еще кое-что. Языки-то у людей есть. Прошел слух, что намечается дуэль, и одним из дуэлянтов будет Дэниел Праудз, а вторым – чужак, который сунул свой нос в дела Праудза. Мокси сказал, что ему нужно время подумать. Я же уверял его, что ему нужно время попрактиковаться. Он оставил меня в баре одного, и, я думаю, что идея пришла к нему во время этой его одиночной прогулки. Идея, навсегда перевернувшая жизнь на Большой дороге и сделавшая Мокси легендой.

Я не знаю, на чьей стороне были местные, потому что Праудза в городе не любили, а Мокси, как им казалось, был в этом деле неправ. Кое-кому в баре было известно, что я спутник будущего мертвеца, и относились ко мне соответственно. Уборщик из местного борделя по имени Ринальдо спросил меня, есть ли у Джимми шансы, и я сказал, что буду крайне удивлен, если Мокси проиграет дуэль. Так я себя вел. То есть я играл свою роль в этом спектакле, давая всем понять, что Мокси – лучший стрелок на всей Большой дороге. Но внутри меня всего трясло, и мысли о том, кто заплатит за наше пиво, покинули мою голову.

Мокси вернулся незадолго до того, как истек назначенный час.

– Люди говорят, – сказал я.

– Гм…

– Они говорят, что этот тип силен в стрельбе.

– Гм…

До рокового срока оставалось десять минут. Мы встали из-за стола и направились к выходу. В зале повисло уважительное молчание – как во время похорон. А похороны – это, надо сказать, словечко, чаще всего произносимое в присутствии покойника.

Я спросил прохожего, где тут на улице ведутся работы. Но Мокси сказал, что сам знает.

– Ты что, туда ходил? – спросил я.

– Конечно, – ответил он.

Я подумал, что нам это вряд ли поможет. Мы шагали по тротуару, и мне казалось, что мы идем на эшафот. Сердце мое с перебоями бухало в груди, и я еще пару раз спросил Джимми, действительно ли он хочет драться, после чего он попросил меня заткнулся, мол, не раздражай меня.

– Нужно встать так, чтобы солнце било мне в глаза, – сказал он.

Вот те на! Похоже, он ни черта не смыслит в том, что такое дуэль. Но Джимми настаивал на своем.

На месте уже собралась приличная толпа, и я видел, как люди меряют Джимми взглядами с головы до ног, как бы говоря себе и другим – вот он, дескать, каков. Не знаю, видно ли это было другим, но я чувствовал, что мой друг испуган. Мне кажется, я его таким прежде никогда не видел. Его глаза совсем побелели, и говорил он резкими, отрывочными фразами. Пот струился из-под его шляпы. Он смотрел на вырытый в земле прямоугольник, который действительно выглядел как могила, вырытая для великана.

Да, невеселая картина.

Какой-то человек, вероятно, секундант, выкликнул имена дуэлянтов, и они вышли вперед.

Меня оттеснили, когда Мокси и Праудз выбирали, кто откуда будет стрелять, но я догадался, что Мокси выбрал ту сторону траншеи, где солнце било бы прямо в глаза. Много позже он сказал мне, что попросил эту сторону потому, что другой бы ему просто не дали. Секундант объявил, что, поскольку дуэлянты будут стоять над ямой, сходиться им не придется. Мое сердце едва не остановилось, когда стрелки заняли свои места – Праудз у ближайшего ко мне конца ямы, Мокси – у дальнего, где солнце било ему в глаза. Этот с иголочки одетый ублюдок стоял ко мне спиной, и его жилет кровавым пурпуром светился в солнечных лучах. Мокси склонился к земле, и всем показалось, что он убрал камень из-под ног. Затем поднялся, и солнце осветило его лицо. Неужели, думал я, это последние минуты, когда я вижу своего друга живым?

Но что-то подобное надежде все-таки тлело в моей душе. Крохотная, но надежда.

Любой, кто посмотрел бы на Праудза, понял, что для него дуэль не в новинку. А Джимми выглядел как подросток, который явился на первое свидание к девушке. Праудз застыл как камень.

Секундант вышел к середине ямы. Посмотрел на Мокси, потом на Праудза и объявил начало дуэли. Стрелки держали ладони по бокам, слегка оттопырив пальцы и нагнувшись вперед. Мне показалось, что Джимми держит руки слишком далеко от своей кобуры.

Я хотел крикнуть ему, предупредить, но в воздух взлетела рука секунданта, и, не успел я ничего сделать, как секундант сказал:

– Начали!

Праудз, словно змея, извернулся за своим пистолетом, Мокси же лишь сделал легкое, едва заметное движение указательным пальцем правой руки.

Раздался выстрел, единственный выстрел, но такой громкий, что все зажмурились, а когда я открыл глаза, то увидел, как Праудз медленно оседает на землю… Его пистолеты по-прежнему болтались на ремне, руки были прижаты к груди, а сквозь пальцы хлестала алая кровь. На мгновение он повернулся, покачиваясь, я успел взглянуть ему в лицо, его глаза закатились, и он навзничь рухнул в траншею.

Толпа молчала. Как один, мы все, включая меня, повернулись к Джимми, который, тяжело дыша, стоял, слегка раскачиваясь, у края ямы. Секундант не знал, что и сказать. Никто не знал. То, что совершил Джимми, было настоящей магией. И сразу же пошли разговоры, что руки у Джимми такие быстрые, что никто и заметить не смог, как он выхватил пистолет. Это было то единственное, что могли сказать свидетели. Когда же они вновь и вновь проигрывали в памяти то, что видели, и разговаривали с другими людьми, идея, что Мокси даже не выхватывал свое оружие, постепенно укреплялась в общем мнении как основанная на общем опыте. А поскольку они не хотели верить в то, что руки у Мокси быстры как молнии, все начали списывать на магию. И это объяснение казалось правильным. Неожиданно все заговорили разом, а я увидел, как секундант подошел к Мокси, и я побежал туда, чтобы не допустить того, чтобы Мокси посадили в тюрьму. Но, когда я подошел, секундант лишь качал головой и с благоговением смотрел на руку, которая не выхватывала оружия, и на холодный пистолет, спящий в кобуре, и пытался все это как-то связать с кровавой дырой в груди Праудза, лежавшего в траншее. Джимми молчал. В жизни я не видел более холодного взгляда.