я не хочу, чтоб беспросветная тьма заканчивалась. В ней нет места иллюзиям и бессовестным правилам, которые подвергают опасности жизни людей. Просто существуешь, когда внутри себя забиваешь очередную жертву.

Меня куда-то несут, поэтому я предпринимаю попытку вновь открыть глаза, и первое что я вижу, белый навесной потолок, спрятавшийся в тенях ночи. Усталость накатывается безоглядно, но в сильных руках удобно ею управлять. Тепло и щекотливое ощущение напоминает о себе в животе. Только рядом с ним я цвету всеми видами цветов.

— Семе-ен, ― Голос надломлен, из-за этого его имя слышится наполовину. Слюны во рту вовсе нет. Господи, мне нужна вода.

Никто мне не отвечает. Я кое-как поворачиваю голову и натыкаюсь на серьезный взгляд Семена, который тем временем все еще несет меня на руках. Мне плохо без тебя, ― хочу сказать ему правду, но губы не приходят в движение. Их заклеили горячим клеем; прилипли друг другу и оторвать ― потребуется нещадная боль. Кажется, мужчина все понимает и без слов. Обычно они и не нужны для этого, ибо глаза многое веруют.

Тело необъяснимым образом горит. И, как только подумываю о холодной ванне, меня опускают на шелковые простыни. Зажмуриваюсь, ведь становится дико смешно. Почему я думала, что они как все нормальные люди могут обойтись без утилизированного мещанства?

— Ты в порядке? ― почуяв мое критическое состояние, спрашивает Семен и нависает надо мной.

— Более чем, ― с трудом выговариваю, не прерывая зрительного контакта. ― Просто…зачем эта роскошь?

— Что именно? ― Складки на его лбу приобретают глубину.

— Простыни…

— Их постелила моя жена. На таком я никогда не сплю. ― Повисает звонкая тишина. ― Не знаю, для чего я тебе это сказал…

Раздосадовано чешет лоб, выпрямляется и, скрывая натуженность, что-то делает на прикроватной тумбочке. Затем следует луч от лампочки, разрезая мои бедные глазницы. Приходится проморгать несколько раз, дать время привыкнуть видеть не сливающиеся очертания, и все же не упускаю его из виду. Пожалуйста, не уходи. Не оставляй меня снова одну.

— Ты хочешь пить? ― Медленно киваю. ― Хорошо. Ты полежи, я тебе сейчас принесу воды. Поможет вызвать рвотный рефлекс. Сколько ты выпила?

— Около-о…двадцати крепких напитков.

— Сколько? Ты с ума сошла?

— Я хотела тебя забыть, ― отворачиваюсь и стону от ломки в мышцах. Этот день стал официальным позором. ― Хотела уйти в отрыв. Прожить мгновения без оглядки на то, что я давно замужем.

— Помогло? ― В его тоне нет ни капельки недопонимания, брезгливости к моим словам.

— Нет.

Он кивает и с шумом вздыхает, пятерней всклокочив чуть отросшие волосы.

— Я сейчас приду.

Только я не даю ему убежать от меня. Хватаю за руку, приподнявшись, и тяну на себя, отчего мужчина не справляется с равновесием и падает на меня. Пусть между нами вырастает с каждым днем ущелье, для которого не построили мост, я более не могу терпеть крах от своих потаенных вожделений. Мне надоело притворяться, мнить, будто с ним это временное увлечение, что забудешь на следующий день. Он не пользуется девушками, в нем просто образовалась раковина бессмыслия к окружающему, которое нас гложет всегда.

Семен упирается в матрас локтями по обе стороны от моей головы, приподнимается, переплетая наши ноги. При отблесках ночи и менее лучистого света камень в радужке раскалывается на две части, словно в нем появляется трещина, с помощью которой я смогу связать нас двоих. Я хватаю его за щеки, тяну на себя, готовясь, наконец, ощутить незабываемый вкус его губ, проникнуться несколько страстью, а наполненной лирикой вместе с ним. Мои чувства к нему полны нежности, медовой беззащитностью, детской наивностью, ничем не искоренившим влечением, прозаичностью. Как восемь лет назад, когда повстречала того мальчика.

Его кадык шевелиться, глазами прожигает мои губы, из последних сил держась, лишь бы не наброситься. Я сама издыхаю от потребности слиться с ним. И вот, поддавшись вперед, готова поцеловать, пока он сурово не останавливает меня:

— Я не стану с тобой заниматься сексом, Катя.

— Я хочу тебя, — с мольбой шепчу и тянусь снова к нему.

Он сражается с собой. Не подпускает к себе.

— Ты не в себе.

Хочет встать, поэтому удерживаю его за шею, останавливая. Ноги обвиваются вокруг его бедер, я трусь об него, испуская подобие мурлыканья, так как его друг сам просится на свободу.

— Почему? Мы же оба этого хотим.

Тянусь к его губам, но он отворачиваться. Что такое?

— Хотим. Разница лишь в том, что я трезвый. А ты пьяная. Я не стану пользоваться тобой, ― отрезает и, тем не менее, увиливает от моих рук, создавая между нами большое расстояние.

Опадаю на подушку. Слезы возмущения застревают в горле.

— Я бы не сожалела, Семен. Я хочу этого.

Он гортанно стонет, заведя руки за голову и запрокинув голову.

— Знаешь, как долго я ждал этих слов? Целый месяц! И дождавшись, понимаю, что не смогу исполнить твое желание, ― с иронической усмешкой говорит, взмахивая руками в воздухе. ― Ты пьяна!? Я не хочу получать нож в спину на утро, видеть в твоих глазах вину за произошедшее. Мне кажется, нам нужно просто продолжить не замечать друг друга.

— Что?.. ― дрогнувшим голосом вопрошаю. ― Не замечать?

— Именно.

— То есть, это говорит мне тот человек, который не мог дать мне проходу? ― чуть громче выговариваю сквозь зубы. ― Да я с трудом смогла сказать эти слова. Ты должен был вообще благодарить, ведь очередная девушка повелась на тебя!

— А, я должен благодарить? Скажи мне вот что, Катя, с чего ты вдруг решила стрелки переводить на меня? В очередной раз устраивать ссору на пустом месте, видите ли, тебе не угодили. Поставили тебя в неловкое положение. Унизили. Так ведь?

— Меня поражает твоя пунктуальность к вещам ― поразвлекался и надоело. Вот что я имею в виду! Ты не можешь побыть хотя бы минуту серьезным, вечно давя на меня.

— Ох, простите, ваше Высочество, что задел вас за живое. Но я тебя никогда не принуждал. Твое тело говорило за тебя, думало за тебя и решало за тебя, твою мать.

Стискиваю челюсть, когда наши голоса становятся чересчур громкими. Голова снова разрывается на части и, взяв усилие над болью, стойко вскинула подбородок.

— Ты собираешься заниматься со мной сексом? ― Сместив ноги к краю кровати, опустила их на пол, а сама приподняла отяжелевшее тело и села. Выровнявшись, меня затошнило, но спазм тут же растворился в напряжении. ― Или мне уходить?

Недолго он, не моргая, пялится на меня. Потом клочковато усмехается, подставив кулак к губам. Смотрит на меня с потешающимся интересом.

— Никогда