мое несмелое трепыхание в груди, тепло, расползающееся от его притягательного присутствия.

Семен не отвечает. Я не спешу расспрашивать, думая, лучше поскорее опустить расспросы.

Он садиться и подвигает ко мне блины, глазами намекая, что меня не выпустит из-за стола, пока все это не съем. Ей богу, как моя мамочка. Несмело беру сначала один блин, потом второй. Открываю банку варенья, все еще не прерывая наши гляделки. Он следит за каждым моим действием. Откупориваю крышку и ложкой подцепляю варенье, нанеся его на кончик блина. После чего беру в руки и откусываю, как поток из слюней затапливает рот. Я замираю от вдруг взорвавшихся звезд на языке.

— Как вкусно! — закрываю глаза, уплетая за обе щеки.

Я, не стесняясь, налегаю на еду, будто до этого получала только обезвоживание и глоток воды, как выбравшийся моряк из соленой воды. Один раз я попыталась сесть на диету, но спустя шесть часов мой желудок проиграл. В связи с этим не повторяю вновь, сила воля слегка маловата. Зато хороший метаболизм.

В глаза бросается широкая улыбка, которая тут же пропадает, когда Семен кладет в рот себе целый кусок блина! Хотя бесята на восхитительной радужке не перестают кружить.

— Что? — не удерживаюсь, тяжело сглотнув.

— Тебе нравится моя еда.

— Почему она не должна нравиться?

— Учитывая, как ты вечно на меня лаешь, тебе претит наше совместное нахождение в одном помещении, при этом я тебе нравлюсь, — крутит в руке вилку, а я стеснительно опускаю глаза, вспоминая вчерашний бред на языке. Что у пьяного на языке, то у трезвого в голове. — Следовательно, вытекает следующее — что бы ты не получила от меня, ты бы точно выбросила в мусорное ведро из-за вредного характера.

— У меня не вредный характер, — закатываю глаза и откладываю столовый прибор. — Я даже не постесняюсь сказать, что моя ядовитость это защитный механизм.

— Смотри, хоть что-то ты приняла в себе, — сетует и, салютует чашкой, обрамленной в золотую паутину, и отпивает чай.

Желудок вновь жалобно урчит, прося о продолжении трапезы.

— Смотри, я даже с тобой сейчас не припираюсь, а общаюсь как с приятелем, — повторяю за его тоном и слышу смешок.

— С приятелем, с которым почти что переспала.

Бросает невзначай обжигающий взгляд. Незаметно для себя слегка ерзаю на стуле.

Ямочки на его щеках меня передергивают. Семен один из тех мужчин, у которого каждый вдох, движение, взгляд, обращение не соревнуется с обаянием. Потому что дерзость и лукавость его манера будоражить, он мог бы успевать собирать целый корабль хорошеньких девиц. А по какой-то причине я нахожусь в его квартире, сижу на его кухне, ем с его тарелки, и успеваю голодать с каждой не прошенной грязной мысли о нем.

Я все еще не могу отогнать ту сцену на столе, когда он ко мне прижимался, смотрел с плотским вожделением, но за этим таилась некая необходимость быть всецело со мной, как и мне с ним. Шептал мое имя, впитывал каждую мою эмоцию, убивал своими прикосновениями. Все в нем, каждый участок натренированного рельефного тела, говорит о чем-то неукротимом. Сумасбродном. Нежном. Интимном. Между нами сияла необъяснимая нить, переливалась цветами и с каждым новым необдуманным шагом крепла.

Мы окунулись в самую черноту, из которой уже не было возможности выбраться.

Прокашлялась, заплутав в чертогах воспоминаний, и опустила голову. Сию секунду между нами пролегла тишина, нарушаемая трепетанием пташек за окном, харканьем соседа за стенкой и завтрака. Я снова принялась есть, смачно прожевывая каждый кусок, и практически нарушая этические нормы за столом.

Зачавкав чересчур громко, тут же укоризненно себя отдернула.

— Прости, со вчерашнего дня ничего не ела.

— Целые сутки, получается, прошли, — подчеркивает мужчина.

— Что?

— Сейчас время двенадцать часов дня.

— Батюшки, такой свой выход никогда не забуду, — чешу лоб и с широкими глазами гляжу в тарелку.

— Не так уж плохо. Я вообще пьяным перепутал свою девушку с другой и переспал с ней, — как бы между прочим пожимает плечами отец моей воспитанницы и встает со своего места, чтобы отнести тарелку к раковине. Там он остается стоять ко мне спиной, уперев руки в края столешницы. Спина вытянута по струнке, от него за пять метров разило напряженным ожиданием. Тембр знакомого медового голоса стал напоминать рокот: — Думаю, за тебя волнуются уже родные. Я могу подбросить тебя до дома, только мне надо переодеться и тебе подготовиться. Полчаса хватит?

Затем разворачивается и спешит скрыться в коридоре.

— Это все? — Поднимаюсь со стула, ножки неудачно заскрежетали по полу, ломая импульсы в барабанной перепонке. Нахмурившись, мужчина останавливается и поворачивается ко мне. — Спроваживаешь так, будто я какая-то случайно подобранная с кафе девушка на одну ночь?

Обреченно вздыхает.

— Что ты хочешь от меня еще услышать?

— Ну уж точно не то, что отталкивает меня от тебя.

— Ты определись, Снежная королева: то ли мне держаться от тебя подальше, то ли находиться в тебе.

— Я не это имею в виду! — недовольно пресекаю его.

— Тогда, мать твою, что ты хочешь этой азбукой Морзе мне сказать?! — Его голос гремит как гром, я теряюсь на секунду, после и вовсе понимаю, какой бред начинаю говорить. — Мне надоело вечно гадать, что творится в твоей славной головке. Почему, мисс Каприза, не хочет эту куклу, не хочет конфетку, не хочет спать с ним… Катя, так ты только делаешь хуже!

Действительно, Катенька, зачем ты крутишь на своем пальце бедного мужика? Он хочет тебя. Ты хочешь его. А в твоей голове вата идиотизма.

— Думаешь, я не понимаю? Думаешь, я просто так тебя отталкиваю? — обхожу стол, сжимаю руки в кулаки, приближаясь к нему все медленно и медленно. Вроде бы пламя всегда сжигает или обжигает, но нисколько не принуждает мое сердце затрястись от проникновенного холода. От ледяного пожара в его глазах. — Спустя столькие годы, проведенные в детском доме, наконец, могла обрести что-то не похожее на мучения: желанная самоотдача, безмятежность, цели, друзья, любовь. И вот это может все рухнуть одним щелчков, и былой страх вернется ко мне, вернуться ужасы и насмехательства.

— Ты принимаешь все близко к сердцу…

— Нет! Ты не понимаешь! Когда в тебя намеренно вселяют панику ничем не граничащую с верой, ты теряешься в себе. В тебе все перестраивается. Я не могу принять удар всего ужасного, что по итогу направлю на Мишу!

— Кто тебе сказал, что ты причиняешь кому-то боль? Господи, да мы живем на планете¸ где людям страдания приносят куда чаще, нежели долгожданное освобождение. Обжег палец, сломал ногу, пулевое ранение, подорвался на мине. Каждая частичка