не похожа на нашу.

— Они каждый по-своему придавались к глупым взысканиям, надеясь, их ждет счастливая жизнь друг без друга. Английские нравы того времени были абсурдными, а амбиции тетушек, желающих выдать барышней за состоятельных людей, хлестко давили. Но молодые люди смогли спустя время вновь найти друг друга и никогда не отпускать.

— Ты все также начитан, — мягко сказала и положила руку на его грудь.

— Ты все также непреклонна.

Озноб ударяет в позвоночник, и я сильнее прижимаюсь к нему, боясь, что это окажется сном. Наши разгоряченные тела вовсе и не спрятаны под одеждой, обнажены и тянуться друг к другу, как наши души.

— Прости меня, Семен. За все не сказанные слова тебе. За долгую разлуку. За то, что была с тобой так резонна. Что же мы теперь будем делать?

Этот вопрос будет между нами лежать кирпичом, напоминая суровость реальности.

— Никому ничего не говорить до случая.

— А будет ли у нас случай? — хриплю сдавленно и опускаю глаза на блестящие губы, в которые так не терпится впиться.

— Ты боишься?

— Нам будет больно от падения.

— Мы справимся. Всегда справлялись.

— А вдруг это ложные надежды?

— Никаких «вдруг», Катя. — Кожа горела огнем. — Ты так и осталась той напуганной, поверженной, неуверенной девочкой, Снежная королева. Пора твое сердце растопить окончательно.

Дать поверить в себя, Сломленный рыцарь. Как я уже говорила, если нашими жизнями руководит кто-то другой, ты идешь к признанию не по своей воле, то вряд ли это твоя жизнь.

Плотина прорывается, и губы встречаются, унося в далекое плавание. Все начинается также резко, как неожиданный дождь в самую жаркую продолжительную погоду, чему радуешься с ребяческим расслаблением. Губы соединяются в жадном и огненном поцелуе, жаля нервные окончания, за которым следует патока, стекающая в самый низ. Кусаем, дразним, не даем обыграть друг друга, потому что участвовать в безмолвных соревнованиях по «Кто решиться первым сбросить одежду?», поверьте, дело не легкое. Наши характеры слишком похожи и в то же время далеки, неудивительно, что каждый по-своему пытается доказать превосходство. Обычно разрозненные темпераменты людей не уживаются вместе, а нам так плевать…

Мужчина ведет руками по моим ягодицам, сжимает их сквозь ткань, вырывая с губ призывной стон, а мой живот трется об выпуклость серых штанов. Я прикусываю его нижнюю губу и хватаюсь за него сквозь штаны. Слышится рокот, и его рука меняет траекторию, пробираясь к полам халата. Проникает под махровую ткань, при этом Семен продолжает бурно целовать, играя с моим языком в войну. Вот только стоит ему коснуться внутреннего бедра чуть ниже самого центра, я теряю последние крупицы самообладания.

Он мне нужен.

Он все мое.

— Семен, я хочу тебя, — жалобно прошу, отрываясь от сладких губ, и целую его подрагивающую венку на шее. Пульс грохочет в ушах.

В ответ летит пикантное возражение.

— Так быстро сдаешься? Ох, Екатерина Владимировна, мы еще не перешли к самому десерту. — Шершавые пальцы царапают кожу бедер, проникая все ближе и ближе к сокровенному месту, пока он умело не раздвигает половые губы. Я подпрыгиваю, раздвигаю ноги, насколько позволяет уменьшающееся пространство из-за его присутствия, и одновременно увеличиваю давление на его возбужденном члене. Слышу смешок, потом судорожное дыхание. — Черт. Ты такая мокрая. С тобой играть сложно.

— Кто говорил, что я сдаюсь? Я просто держу козыри на последний выход.

Оставляю кроткий поцелуй на впадинке между ключицами. Он зарывается пальцами в мои волосы, собирает в корнях и тянет за них, заставляя посмотреть на него. Подернутая дымка в глазах норовила безапелляционно выжечь все к чертям.

— И какие же ты приберегла для меня?

— Художники — очень упорные и напористые люди в поисках ответа. Жаль, конечно, что иногда эти ответы они так и не найдут.

— Дразнишь?

— Возвращаю тебе должок, — шиплю и охаю, когда он грубо впивается в мои губы.

Обхватывает мои бедра, направляет ноги вокруг себя, успевая по ним пробежаться и оставить мурашки, и уносит подальше с этой кухни, пробираясь к самой спальне. Я оплетаю его шею, встречаю его напор с тягой к саморазрушению. Или забвению? Во всех наших действиях виноваты только мы сами, и мы готовы понести ответственность.

В спальне он бросает меня на шелковые простыни, так режущие глаза своей чопорной насмешкой, но я все забываю, когда желанный мужчина пристраивается между моих ног и развязывает узел на халате. Полы халата отбрасываются в стороны, и ему предстает в своей усладе его фантазий нагое тело. Дышать становится труднее, как только улавливаю, как расширяются его зрачки от желания. Внизу отчаянно тянет, просится наружу после долгого воздержания. Во мне слишком много напряжения, и мне нужна перезарядка. В целом, и ему тоже.

Она задерживает взгляд на моих ногах. Нет, я не хочу, чтобы он меня распалял (этого было не нужно, ведь он всегда умудряется камнем сточить другой камень, вызвав искры), не хочу оттягивать этими прелюдиями. Мне нужен он, целиком и полностью во мне. Настоящим, цельным, открытым, таким, каким я его запомнила в те времена.

Мы притворялись Катей и Семеном, на самом деле мы совсем другие.

Никак наши родители. Никак наши дети.

В нас бушует общая тайна. Это делает нас отдаленными от других.

Здесь и сейчас. Рядом друг с другом.

Семен избавляется от мешающей лицезреть достоинства его мускулов одежды, притягивает меня к себе, но я ловко изворачиваюсь, толкаю его за грудь. Он со вздернутой в удивлении бровью спрашивает меня, какого черта. Взбираюсь на него, сбрасываю с плеч халат и кидаю куда-то в сторону, и он быстро меняется в лице, лукавая ухмылка окрашивает его губы. Смотрит на меня с таким чувством, будто сейчас поджарит на огне.

Беру в руки его член, набухший и такой твердый, несколько раз провожу по стволу рукой, словно играю с каким-то мячиком, хотя мои манипуляции выводят из равновесия Лазарева, который теряет последние капли самообладания. Он дьявольски оскаливается, натягивается, как струна, стоит мне надавить чуть сильнее.

Мне хочется его поймать на крючок, что в порядке вещей сделал и он.

Перехватываю его агрегат, приподнимаю свои бедра и направляю в себя, медленно нанизываясь. Наши сдавленные стоны прорываются из глубин тела и, оседлав его, вместе замираем. Вбираю себя как можно больше воздуха, его всего, переполняясь щекотливыми эмоциями. Сладостная боль поднимается снизу, овевает все внутренности и спешит подняться в центр, чтобы туман съел всю здравую логику. Вообще здравости никогда и нет, если он рядом.

Наши глаза встречаются, полные томного совершенства. Тотального единения. Чего-то близкого, что говорят за нас наши взгляды,