и предположить не мог, что звуки, какого угодно свойства, способны сами по себе внушать такое отвращение, вселять такой чудовищный, смертельный страх. То, что я слышал, не походило ни на вопль ужаса – иначе я бы тут же бросился на помощь, – ни на стенания больного, которые, вероятно, возбудили бы во мне печаль и сочувствие, но никак не отвращение. Это был своего рода стон, хриплый, исполненный муки и отчаяния, но столь жуткий и безнадежный, на какой ни одно живое существо из плоти и крови не способно. Он раздался у изголовья кровати, у самой подушки, пока я еще крепко спал, и продолжился, когда я проснулся – громкий, протяжный, замогильный стон, от которого дрожал ночной воздух. Затем он начал понемногу угасать и в конце концов стих. Лишь через несколько минут я смог перевести дух и хотя бы немного оправиться от ужаса, сковавшего все мои члены. Ночь выдалась не самая темная, и, осматриваясь вокруг, я постепенно различил очертания комнаты и нескольких предметов обстановки. Тогда я выбрался из постели и вслух спросил: «Кто здесь? Что случилось? Кому-то нехорошо?» Эти вопросы я повторил по-итальянски и по-французски, но ответа не последовало. На счастье, в кармане у меня обнаружилась коробка спичек, и я смог зажечь свечу. Со свечой в руках я обследовал каждый уголок комнаты, уделив особое внимание стене в изголовье кровати, которую тщательно простучал костяшками пальцев; судя по звуку, пустот в ней не было, ни у кровати, ни в других местах. Вывинтив из пола буравчик, я открыл дверь и вышел осмотреть коридор и две соседние комнаты; они пустовали, и, насколько я мог судить, уже довольно давно – даже мебели в них почти не было. Объяснения случившемуся я найти не смог, как ни старался. К себе я вернулся в полном замешательстве и, усевшись на кровать, долго думал, не померещилось ли мне, не отзвук ли ночного кошмара потревожил меня; увы, при всем желании я не мог согласиться с таким выводом, ведь стоны продолжились и тогда, когда я уже совершенно проснулся и пришел в себя. Занятый своими размышлениями, я так и сидел прямо напротив двери, которую позабыл закрыть, и через некоторое время мое внимание привлекли тихие шаги на лестнице, а затем – свет в дальнем конце коридора. На противоположной стене обозначилась чья-то тень, очень медленно двинулась в мою сторону, затем замерла.

Я увидел, как поднялась рука, будто бы делая знак кому-то; тень падала вперед, а значит позади первого человека шел еще один, освещая обоим путь. Помедлив несколько мгновений, они, похоже, решили повернуть назад – я так и не увидел ничего и никого кроме тени, опередившей незнакомцев, а затем последовавшей за ними прочь. В тот момент я принял их за постояльцев, решил, что они побоялись потревожить меня, возвращаясь в свои комнаты среди ночи – времени было чуть больше часу; но впоследствии пришел к выводу, что их, вернее всего, насторожил горевший у меня свет. Я почти готов был окликнуть их, но в то же время отчего-то не хотел сознаваться, что именно потревожило меня во сне, и, пока я колебался, они ушли; я снова закрыл дверь, вернул буравчик на место и решил еще несколько времени не ложиться и быть начеку.

Но свеча моя уже догорала, и я оказался перед нелегким выбором: либо затушить ее теперь же, либо позволить ей догореть и остаться без всякой возможности зажечь свет позднее, случись мне снова что-нибудь услышать. Я посетовал, что не попросил еще одной свечи раньше, пока в доме еще не легли, но теперь уж не мог сделать этого, не пускаясь в объяснения; посему я сжал в кулаке спички, задул свечу и улегся, не без содрогания, в постель.

Около часа я лежал без сна, размышляя о случившемся, и за это время почти сумел убедить себя, что пережитым испугом обязан лишь собственному воспаленному воображению. «Дом каменный, – говорил я себе, – стены толстые; быть не может, чтобы сквозь такую толщину проникли снаружи хоть какие-то звуки. К тому же мне ведь казалось, будто источник звука находится в комнате, едва ли не у меня над ухом. Хорош болван, перепугался на пустом месте. И думать больше об этом не стану». Я повернулся на бок, усмехнувшись (весьма принужденно) собственной глупости, и собрался спать.

В это самое мгновение совершенно явственно – ничего явственнее я в жизни не слышал – раздался судорожный хрип, будто кто-то задыхался, бился в агонии, хватая ртом воздух, а может, тщетно силился заговорить или даже закричать. Это повторилось еще раз, и еще; на мгновение все стихло, но тут же эти жуткие звуки возобновились, а затем до меня донесся протяжный глухой свист – будто кто-то, вздыхая, с шумом втягивал в легкие воздух. Подобных звуков издали не расслышать, они без сомненья раздавались совсем рядом, казалось, исходили не то из стены у изголовья кровати, не то из самой моей подушки. От этих вздохов, от этого тяжелого дыхания, доносившегося из немой черноты ночи, каждая жилка в моем теле трепетала в чудовищном предчувствии. Бессознательно стремясь отстраниться от этого кошмара, я снова сел на кровати, подтянул к себе колени и склонил голову, пряча лицо. Хрипы сменились стонами, которые поначалу становились все протяжнее, все громче, будто агония несчастного поминутно усиливалась, а затем начали понемногу стихать, и все же до самой последней секунды я слышал их с мучительной отчетливостью.

Очнувшись от захлестнувшей меня с головой волны леденящего ужаса, я слез с кровати и на подгибающихся ногах добрался до дальнего угла комнаты, где дрожащей рукой зажег свечу и огляделся, ожидая, что вот-вот при свете пламени мне откроется нечто кошмарное. Верите ли, я не чувствовал тревоги или страха, но скорее ощущал подавленность и противоестественный, неодолимый трепет. Мне чудилась здесь великая и ужасная тайна, бездонная глубина горя и несчастья или же какое-то преступление. Я содрогнулся от невыносимого отвращения, и мрачное предчувствие овладело мной. Оно же не позволяло мне позвать хозяина дома. Я не смог бы рассказать ему о происшествии, не зная, насколько он сам вовлечен в эту тайну. Мне лишь хотелось поскорее убраться из этой комнаты и этого дома, и желательно незамеченным.

Пламя свечи почти угасло, но снаружи сияли звезды, там был простор и воздух – все, чего так не хватало здесь. Я поспешно открыл окно и, связав веревку из постельного белья, благополучно и без лишнего шума спустился.

На первом этаже еще горел свет, и