тем более сейчас, в такой мороз; напротив, вы должны рассказать нам эту историю как есть, ничего не утаивая, мы же обещаем выслушать ее внимательно, с полным доверием и сочувствием. Так что прошу всех – рассаживайтесь у камина, а вы, мистер Браун, начинайте!

Бедный мистер Браун сперва побледнел, затем покраснел, губы его задрожали, но все мольбы освободить его от этой повинности оказались напрасны. Будучи человеком доброго нрава и к тому же понимая, вероятно, что его история действительно любопытна, он в конце концов уступил. Итак, взяв с присутствующих торжественное обещание воздержаться от насмешек и неуместных замечаний, он прокашлялся и нетвердым, взволнованным тоном начал:

– Это случилось весной 18__ года. Страстную неделю я провел в Риме, а затем решил отправиться дилижансом в Неаполь. Туда вели два пути – один по побережью, через Террачину, а другой – в стороне от моря, по Латинской дороге. Дилижанс ходил дважды в неделю, то одной дорогой, то другой, так что по каждой из них проезжал раз в семь дней. Я выбрал тот маршрут, что пролегал вдали от моря, и, проведя целый день в пути, поздно вечером прибыл в Чепрано, где мы остановились на ночь.

Следующим утром мы снова выехали очень рано, а когда добрались до Неаполя, уже почти стемнело. На границе[83] у нас стали проверять документы, и к моему великому потрясению оказалось, что паспорт мой не вполне en règle[84]. Хоть он и был сплошь усеян штампами и подписями, каждая из которых стоила мне немалых хлопот и издержек, все же в нем не хватало одной отметки – самой важной, без которой ступить на территорию Неаполитанского королевства было невозможно.

Я был вынужден сойти с дилижанса и отправить свой многострадальный паспорт назад в Рим. Ну а многострадальному мне было предписано оставаться под надзором полиции в Чепрано и ждать, пока дилижанс не привезет мой паспорт обратно с первой же оказией – то есть не раньше, чем через неделю.

Я возвратился в ту же гостиницу, где провел предыдущую ночь. Вскоре меня посетил Capo di Polizia[85] и учтиво сообщил, что ежедневно, утром и вечером, я должен появляться у него в отделении, а в течение дня свободен передвигаться по окрестностям как мне заблагорассудится.

Этот унылый городишко вскоре так мне наскучил, что, изучив ближайшие окрестности, я начал уходить все дальше, а поскольку в полиции я всегда показывался вовремя, до наступления ночи, моим прогулкам никто не препятствовал.

Но как-то раз я забрался слишком далеко, в Алатри, и, когда возвращался оттуда пешком, меня застигла ночь. Я заблудился и не знал, как долго еще придется идти до гостиницы. Меня одолевала усталость, плечи оттягивал тяжелый ранец, набитый камнями и разными черепками, которые я нашел, исследуя руины древней пеласгийской крепости; вдобавок там лежали купленные мною старинные монеты и пара ламп. Вокруг не было заметно никакого человеческого жилья – казалось, покрытые лесом холмы преграждают мне путь со всех сторон. Я уже всерьез начал подумывать о том, чтобы найти себе в чаще укромное место для ночлега, как вдруг, к моей несказанной радости, послышался звук чьих-то шагов.

Совсем скоро меня догнал человек, одетый в длинную меховую накидку, какие обычно носят пастухи. Узнав о том, что со мной приключилось, он предложил отвести меня в дом неподалеку, где я смогу остаться на ночлег; уже по пути я узнал, что идем мы на постоялый двор, принадлежащий моему спутнику. Постояльцев было немного, поэтому в дневное время он нанялся работать пастухом. Но о крыше над головой и сытном ужине мне нечего беспокоиться: сейчас, мол, по нему не скажешь, а когда-то он был в услужении у хороших семей – уж он-то понимает, что к чему, и знает, как угодить знатным синьорам вроде меня.

Дом, в который он привел меня – большой, несуразного вида, – так же, как и его хозяин, явно знавал лучшие времена. Но внутри было вполне сносно; хозяин мой, сбросив овечью шкуру, приготовил вкусный ужин и устроился напротив, чтобы поговорить со мной, пока я ем.

Его вид не внушал мне доверия; однако он явно жаждал общения и рассказал многое о своей прежней жизни на службе у знатных господ, ожидая от меня ответной откровенности. Я не был настроен на беседу, но и молчать казалось неловко, он же явно считал своим долгом проявлять интерес к гостям и выведывать об их жизни как можно больше.

Я рано отправился спать, надеясь уже с рассветом продолжить свой путь. Хозяин принес в комнату мой ранец, между делом заметив, что мне, должно быть, нелегко путешествовать с таким грузом. Я в шутку ответил, что у меня там несметные сокровища, имея в виду свои монеты и черепки.

Он меня, конечно, не понял. И, прежде чем я успел объясниться, пожелал «хорошенько выспаться» и ушел.

Комната, в которой он оставил меня, помещалась в самом конце длинного коридора; с правой стороны в него же выходили двери двух других комнат, а напротив них, слева, было окно с видом на двор или сад. Как дом выглядит снаружи я уже знал – мне удалось рассмотреть его в лунном свете, пока я курил сигару после ужина, – и теперь вполне ясно представлял себе расположение своей комнаты, самой дальней в длинном узком флигеле, что примыкал под прямым углом к основному зданию; единственный путь сюда лежал по упомянутому выше коридору мимо двух боковых комнат. Прошу вас держать в голове это описание, пока я продолжаю свой рассказ.

Прежде чем улечься в постель, я достал складной нож, который всюду носил с собою, отыскал среди множества инструментов буравчик и вогнал его в пол возле самой двери, так, чтобы невозможно было зайти без моего ведома; замок на двери, конечно, был, но ключ в нем не поворачивался; была и задвижка, но она не попадала в прорезь – дверь, по-видимому, сильно просела. Я, впрочем, счел, что моей импровизированной преграды вполне достаточно, и вскоре спокойно заснул.

Как описать то странное и жуткое чувство, что охватило меня, когда я очнулся среди ночи? Спал я крепко и, еще не вполне проснувшись, безотчетным движением поднялся, сел на кровати и склонился вперед, подтянув к себе колени, закрыв руками лицо, всем своим существом дрожа от ужаса. Я ничего толком не видел, ничего не ощущал, и все же кровь стыла у меня в жилах – от одного только звука, что звенел в ночном воздухе. До этого момента я