И Гилфорд ей нравился, хотя она не воспринимала его всерьез, пока он не перестал появляться «У Антонио», весь пропахший рыбой. Он привел себя в порядок, трудился в две смены и копил деньги, пока не смог купить оборудование и открыть собственную фотостудию – единственную портретную студию в городе, пусть даже в то время это была всего лишь крохотная комнатушка на втором этаже над мясной лавкой.

В 1930-м они поженились. В 1933-м на свет появился Ник. У них был еще один ребенок, девочка, родившаяся в 1935-м, но она умерла от инфлюэнцы, прежде чем ее успели хотя бы окрестить.

Фотостудия кормила его семью пятнадцать лет.

А теперь от нее остались лишь закопченные кирпичи.

Макелрой вскинул на Гилфорда покрасневшие от дыма глаза.

– Прости, – произнес он убитым тоном. – Я ничего не смог сделать.

– Ты был тут, когда начался пожар?

– Сидел в конторе. Хотел подбить кое-какие счета, прежде чем идти домой. Задержался позднее обычного. И тут они влетели в окна.

– Они?

– Бутылки… Кажется, из-под молока. Набитые тряпками, смоченными бензином. Пахли, во всяком случае, бензином. Влетели, как кирпичи, я аж струхнул от неожиданности, а потом хлоп! – и вся комната в огне, даже до огнетушителя не добраться. Я позвонил пожарным из закусочной, но огонь был слишком сильный. Пока ехали пожарные, тут все сгорело почти дотла.

«Бутылки? – подумал Гилфорд. – Бензин?»

Он взял Макелроя за плечи:

– Ты хочешь сказать, кто-то сделал это специально?

– Это совершенно точно был не несчастный случай.

Гилфорд оглянулся на свою машину.

На своего сына.

Три вещи, которые, скорее всего, не были совпадением.

Поджог.

Появление солдата.

Визит незнакомца, с которым Эбби говорила этим утром.

– Брандмейстер хочет с тобой потолковать, – сказал Макелрой. – И думаю, шериф тоже.

– Скажи им, пусть позвонят мне домой.

Гилфорд уже бежал к машине.

– Вот же сукин сын! – сказал Ник, когда они уже ехали.

Гилфорд бросил на мальчика рассеянный взгляд:

– Последил бы за языком, Ник.

– Ты первый это сказал.

– Правда?

– Раз пять за последние десять минут. Может, поедем помедленнее?

Гилфорд сбросил скорость. Самую малость. Ник расслабился. За пыльным окошком «форда» мелькали побуревшие от жары пейзажи.

– Вот же сукин сын! – выругался отец.

Эбби они обнаружили целой и невредимой, хотя и несколько встревоженной, и Гилфорд почувствовал себя немного по-дурацки. И брандмейстер, и шериф уже звонили, сообщила Эбби.

– Все это может подождать до утра, – сказал Гилфорд. – Давайте запрем дверь и попытаемся поспать.

– Ты хочешь сказать, что сможешь уснуть?

– Может, и не смогу. Точно не сразу. Давай хотя бы уложим Ника.

Когда Ник уже лежал в постели, Гилфорд устроился за кухонным столом, а Эбби принялась варить кофе. Кофе практически в полночь означал семейный кризис. Эбби передвигалась по кухне в своей обычной сдержанной манере. Сегодня хмурым выражением лица она напоминала Ника.

Возраст лишь придал облику Эбби благородства. Она была плотной, но не толстой. Если бы не проблески седины на висках, ей можно было бы с легкостью дать лет двадцать пять.

Она устремила на Гилфорда долгий взгляд, явно обдумывая что-то. Наконец произнесла вслух:

– Ты мог бы и поговорить обо всем со мной.

– О чем поговорить, Эбби?

– В последний месяц ты весь на нервах. За ужином почти ничего не ешь. А теперь еще и это. – Она помолчала. – Брандмейстер сказал, это была не случайность.

Теперь настал черед Гилфорда колебаться.

– Тим Макелрой говорит, что в окно швырнули пару самодельных бомб.

– Ясно. – Она сложила руки на груди. – За что, Гилфорд?

– Я не знаю.

– Что тогда тебя гложет?

Он не ответил.

– Это что-то такое, что произошло до нашей встречи?

– Сомневаюсь.

– Ты почти ничего не рассказываешь о тех временах. В этом нет ничего плохого – ты не обязан выкладывать мне всю свою подноготную. Но если нам грозит какая-то опасность, если Нику грозит опасность…

– Эбби, честное слово, я не знаю. Да, я встревожен. Кто-то поджег мою студию, – может, это какое-то случайное хулиганство, а может, у кого-то на меня зуб. Все, что в моих силах, это запереть дверь на замок, а утром поговорить с шерифом Карлайлом. Ты же знаешь, я не допущу, чтобы что-то случилось с тобой или с Ником.

Она долго смотрела на него.

– Тогда я иду в постель.

– Постарайся поспать, – сказал Гилфорд. – Я еще немного посижу.

Она кивнула.

Поджог.

Незнакомец на пороге.

Солдат.

Ты оставляешь какие-то события в прошлом, время идет, проходит десять, пятнадцать, двадцать пять лет, и ты начинаешь верить, что с прошлым покончено.

Он помнил все живо, в мельчайших подробностях, в ярких, как во сне, красках: и убийственную зиму в древнем городе, и агонию Лондона, и потерю Каролины и Лили. Но, господи, все это случилось четверть века назад! Что могло не утратить важности за такой долгий срок, ради чего стоило бы убивать?

Если то, что рассказал ему тогда солдат, было правдой…

…А Гилфорд списал все это на бредовый сон, причудливую игру памяти, полугаллюцинацию…

Но если то, что рассказал тогда солдат, правда, возможно, четверть века – это мгновение ока. У богов хорошая память.

Гилфорд подошел к окну. Залив был погружен в непроницаемую темноту, и лишь на немногочисленных торговых судах горели фонари. Сухой ветер играл тюлевой занавеской, которую повесила Эбби. В небе помаргивали звезды.

«Пора взглянуть правде в глаза, – подумал Гилфорд. – Хватит цепляться за иллюзии. На кону жизнь твоей семьи.

Возможно, – признай уже это – настало время возвращать старые долги».

Сложный вопрос: мог ли он как-то это предотвратить?

Нет.

А предвидеть?

Наверное. Он нередко задавался вопросом, возможно ли такое, чтобы ему удалось избежать расплаты. Для всего мира экспедиция Финча просто бесследно исчезла в глуши где-то между Боденским озером и Альпами. И мир вполне неплохо все это время обходился без Гилфорда.

Но что, если все изменилось?

«Эбби и Николас», – вспыхнула мысль.