И все же иногда мы этого хотим, Каролина. Иногда мы хотим обманываться.

Возможно, ты удивишься, узнав, что я возвращаюсь на континент. Скорее всего, отправлюсь в какое-нибудь средиземноморское поселение: Фейетвилл или Оро-Дельту. Там теплый климат. И свежие перспективы.

Но я упомянул, что хочу попросить тебя об одном одолжении.

Ты вольна жить своей жизнью в Австралии так, как тебе вздумается, Каролина. Знаю, будучи моей женой, ты жила с грузом неудовлетворенности, который я так и не смог снять с твоих плеч. Возможно, ты нашла способ избавиться от этого груза раз и навсегда. Очень на это надеюсь. Я не стану подвергать твои решения сомнению и не явлюсь за Лили без приглашения.

Но, пожалуйста, – это единственное, о чем я тебя прошу, – пожалуйста, не позволяй Лили жить дальше с убеждением, что я мертв.

Я отправляю это письмо с мистером Барнсом, который отплывает на гуманитарном судне Красного Креста в Сидней, с поручением передать его любому родственнику лейтенанта Колина Уотсона. Я особо оговорил: он не должен делать ничего такого, что могло бы скомпрометировать лейтенанта в глазах армии. Мистер Барнс производит впечатление человека, заслуживающего доверия и благоразумного.

Кроме того, прилагаю свои записки с зимовки на континенте. Считай их письмами, которые я не смог отправить. Возможно, когда Лили станет старше, она захочет их прочитать.

Я знаю, что не был мужем, на которого ты рассчитывала. И очень надеюсь, что время и память будут к нам обоим милосердны.

Сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидимся снова.

Но, пожалуйста, напоминай обо мне Лили. Возможно, все мы лишь фантомы, живущие внутри машины. Наверное, доктору Салливану было бы любопытно услышать это объяснение. Но кем бы мы ни были – мы есть. Лили моя дочь. Я люблю ее. По крайней мере, эта любовь точно реальна. Пожалуйста, скажи ей об этом. Передай ей, что я очень ее люблю и буду любить всегда.

Всегда.

Всегда.

Мыслесемя по имени Гилфорд Лоу – крупица сложносоставной материи размером не более песчинки – упало в Архив.

Непрерывный поток таких крупиц стекался в Архив постоянно. Это были мыслесемена всех разумных видов из всех миров, чья история оказывалась в опасности из-за вторжения пси-жизни. Каждая крупица представляла собой по сути орудие, надежнейшим образом замаскированное и ориентированное на взаимодействие с непроницаемой субструктурой Архива способами, которые отвлекали бы внимание противника.

В каждой точке внутри Архива шли ожесточенные битвы. Полуразумные пакеты Тьюринга свободно перемещались, отыскивая алгоритмические сигнатуры пси-жизни и препятствуя ее воспроизводству. Узловые элементы пси-жизни, в свою очередь, мутировали или искажали собственные коды воспроизведения. Хищные пакеты некоторое время успешно функционировали, а затем отмирали по мере того, как захватчики определяли и расстраивали алгоритмы их нападения. Война превратилась в способ взаимодействия.

Роль Гилфорда заключалась в другом. Его автономные системы подсоединились к функциональной архитектуре Архива и доставили его на копию архаической Земли. Он не мог проявиться как феноменологическое существо – во всяком случае, с функциональной точки зрения и на сколько-нибудь продолжительный период времени, – зато мог вступить в прямой контакт с копией Гилфорда Лоу.

И вот тут наступает важный момент. Пси-жизнь радикально изменила онтосферу, которая была сердцем Архива. Повсюду остались боевые шрамы.

Европейский континент был перекроен одним ударом, в результате которого поверх его истории оказалась записана мутантская. Пси-жизнь попыталась создать эволюционную цепочку, которая дала бы ей доступ к онтосфере через полуразумных насекомоподобных существ.

Эта попытка встретила ожесточенное сопротивление. Целью пси-жизни было полностью трансформировать всю Землю. Удалось преобразовать лишь незначительную ее часть.

Но копия мира бесповоротно изменилась. Жизни, которые оборвались до срока – как, например, жизнь Гилфорда, – превратились в новые, автономные, полностью разумные образы. Многие из них представляли собой сквозные каналы из субструктуры Архива в его глубинную онтологию. То есть пути, по которым духи – такие же, как дух Гилфорда или паразитарные узлы пси-жизни, – могли войти в завершенную историю и изменить ее.

Мыслесемя, которое было Гилфордом Лоу, испытывало ярость, думая о том ущербе, который уже был нанесен. И страх: страх за новые мыслесемена, созданные вторжением пси-жизни, которые уже невозможно будет спасти, которые в своих мирах столкнутся с кошмаром полного исчезновения.

Сущности – всего лишь воссозданные образы из прошлого – станут заложниками. Уязвимыми, возможно – даже обреченными, если вторжение пси-жизни в онтосферу продолжится, не встретив никакого сопротивления.

Будучи мыслесеменем, изолированным от ноосферы своего мира, Гилфорд в силах был понять разве что ничтожную часть этой войны. Да это и не входило в его задачи. Вместе со всеми остальными он был послан с одной-единственной целью: вмешаться в битву за Землю.

Эту задачу он понимал неплохо.

В Европе псионы оказались заточены, пусть и временно, в своей несостоявшейся точке доступа; в этом мире она выглядела как колодец, соединявший скрытые структуры Архива с онтологической Землей. Псионы использовали в качестве аватаров огромных насекомовидных существ, которых они наделили собственными стремлениями и возможностями, чтобы их руками возвести примитивный каменный город и тем самым защитить свою точку доступа.

Этот город пал в одной из предыдущих битв. Проход оказался надежно запечатан.

На какое-то время.

Гилфорда Лоу увлекла новая деятельность. Поле Хиггса, проходящее через Архив с целью создания онтологического времени, неумолимо двигалось в сторону появления новой диаспоры пси-жизни. Нового Армагеддона. Новой битвы.

Все это он испытал непосредственно: колодец, его собственный аватар Гилфорд Лоу, континент, который некоторые именовали Дарвинией, даже изменившийся марсианский пейзаж с его внеисторическими мыслесеменами, рвущимися к независимости. Кризисы минувшие и кризисы предстоящие.

Он не мог ни во что вмешиваться, во всяком случае напрямую. Не мог и просто подчинить своей воле собственного аватара, чтобы управлять его действиями, как это делали псионы. Он уважал духовную независимость мыслесемян. Он попытался осторожно приблизиться к своему аватару и вступить с ним в контакт. Сузиться до его мысленного диапазона… Стать просто смертным существом, которым когда-то был.

Странно было заново открыть эту ипостась самого себя, обнаружить внутри беспорядочную мешанину страхов, потребностей и устремлений, которая лежала в зародыше всего сознания. Среди его мыслей были такие: «Это когда-то был я. Это когда-то было все, что я представлял собой, голый, одинокий и напуганный, мое единственное „я“. Пылинка в море неодушевленной материи».