Его переполняла жалость.

Он проник в восприятие своего аватара как фантом – в онтосфере Архива это был единственный доступный ему образ. Грядет битва, сказал он своему аватару. Тебе в ней отведена особая роль. Мне нужна твоя помощь.

Аватар внимательно выслушал долгое и бессвязное объяснение. Слова были неуклюжими, примитивными, ничего толком не выражающими.

А потом отказал.

– Мне нет до всего этого никакого дела. – Тон младшего Гилфорда был искренним и непререкаемым. – Я не знаю, кто ты такой и правду ли говоришь. Просто средневековье какое-то – духи, демоны, чудища, как из моралите десятого века.

Сознание младшего затапливала горечь. Его бросила жена. Он повидал гораздо больше, чем был в силах осмыслить. Он видел смерть своих товарищей.

Старший Гилфорд его понимал.

Он помнил Белло-Вуд и Буреш. Он помнил пшеничные поля, алые от маков. Он помнил Тома Комптона, срезанного очередью из пулемета. Он помнил горе.

На Кампанийской равнине вновь возродились многие названия. Неаполитанский залив по-прежнему был частью Тирренского моря, его по-прежнему обрамляли мыс Мизено и полуостров Сорренто, над ним по-прежнему высился активный вулкан Везувий, хотя первые поселенцы фамильярно называли его Старый Курилка. Земля была плодородной, климат довольно мягким. Сухой весенний ветер, дующий с Малой Азии, по-прежнему был известен как сирокко.

Поселения на склонах и холмах носили самые причудливые имена: Оро-Дельта, Пелеполис, Фейетвилл, Доусон-Сити. Последователи утописта Эптона Синклера основали на острове, некогда носившем название Капри, город Коллективилл, хотя строгий общинный образ жизни пришлось смягчить в угоду коммерции. Развитие торговли потребовало благоустройства гавани. Теперь там, где раньше покачивались на волнах лишь рыбачьи лодки и траулеры, самым обычным зрелищем стали и грузовые суда из Африки, и гуманитарные из раздираемых внутренними конфликтами Арабских стран и Египта, и американские нефтеналивные танкеры.

Фейетвилл не был самым крупным населенным пунктом на берегу залива. Теперь он из самостоятельного городка превратился в пригород Оро-Дельты, растянувшейся вдоль берега, где жили фермеры и сельскохозяйственные рабочие. На равнинах в изобилии произрастали кукуруза, пшеница, сахарная свекла, оливы, орехи и конопля. Море обеспечивало местных жителей ярлыхвостками, каррикрабами и морским латуком. Никакие местные растения не культивировались, но в лавках специй всегда можно было купить орехи динго, винное семя и имбирный лен – дары дикой природы.

Гилфорду городок нравился. У него на глазах Фейетвилл превратился из приграничного поселка, каким был в двадцатые, в относительно современный процветающий район. Здесь, как и во всех остальных районах Неаполя, теперь было даже электричество. Уличное освещение, мостовые, тротуары, церкви. А также мечети и храмы для арабов с египтянами, хотя те и предпочитали селиться главным образом в Оро-Дельте, в приморской ее части. Кинотеатр, где безостановочно крутили вестерны и дурацкие приключенческие фильмы о Дарвинии, которые пачками штамповал Голливуд. Ну и все менее респектабельные заведения: бары, коптильни и даже бордель, расположенный на Фоллет-роуд за гравийным карьером.

Были времена, когда в Фейетвилле все всех знали, но эти времена прошли. Теперь на улицах на каждом шагу встречались незнакомые лица.

Впрочем, знакомые лица нередко были куда более пугающими.

Гилфорд в последнее время стал регулярно замечать одного старого знакомца.

Тот сопровождал его во время прогулок по холмам. Всю весну его лицо неожиданно появлялось то там, то тут: смотрело на Гилфорда из всходов пшеницы или таяло в морской дымке.

На нем была изорванная старомодная военная форма. А лицо в точности похоже на лицо Гилфорда. Это был его двойник: призрак, солдат, мыслесемя.

Николас Лоу, которому было двенадцать лет от роду и который очень хотел насладиться остатком летнего дня, извинился и выскочил за дверь – только сетчатый занавес хлопнул. За окном промелькнула и исчезла полосатая футболка. Осталось лишь небо, мыс и голубое вечернее море.

Из кухни показалась Эбби с десертом, извлеченным из холодильника. Что-то такое с мороженым. Мороженое, которое продавалось в магазине, до сих пор казалось Гилфорду диковинкой.

При виде пустого стула Эбби остановилась как вкопанная.

– Ну неужели нельзя было дождаться десерта?

– Видимо, нельзя.

Бейсбол в сумерках. Большая зеленая лужайка перед фейетвиллской школой. Гилфорда вдруг одолел приступ ностальгии.

– Ты тоже не будешь есть?

В руках у нее были две чашки.

– Я попробую, – сказал он.

Эбби со скептическим выражением на миловидном лице уселась за стол напротив мужа.

– Ты похудел, – заметила она.

– Самую малость. Это же не обязательно что-то плохое.

– Вечно где-то бродишь в одиночку. – Она попробовала мороженое. (Гилфорд обратил внимание, что у нее на висках местами пробивается седина.) – К тебе сегодня приходил человек.

– Да?

– Спросил, здесь ли живет Гилфорд Лоу, я сказала, что здесь, и тогда он уточнил, тот ли ты Гилфорд Лоу, который держит фотостудию на Спринг-стрит. Я сказала, что тот самый и что тебя наверняка можно застать там. – Ее рука с ложечкой застыла над мороженым. – Я правильно сделала?

– Ну да.

– Он к тебе приходил?

– Возможно. Как этот джентльмен выглядел?

– Темноволосый. Глаза какие-то странные…

– В каком смысле странные, Эбби?

– Ну… странные.

Этот рассказ о появлении на пороге незнакомца, когда Эбби была дома одна, встревожил Гилфорда.

– Все в порядке, не беспокойся.

– А я и не беспокоюсь, – осторожно произнесла Эбби. – Если только ты не беспокоишься.

Он не смог сказать ей неправду. Эбби было не так-то легко провести. Поэтому Гилфорд лишь молча покачал головой. Понятно же, она хочет знать, в чем дело. Понятно же, он не может открыться.

Он вообще никогда об этом не рассказывал – никогда и никому. Если не считать того давнего письма Каролине.

По крайней мере, этот незнакомец не двойник Гилфорда.

За столько лет ты успеваешь забыть. Когда воспоминание настолько странное, настолько чуждое всей твоей окружающей действительности с ее повседневными проблемами и заботами, оно просто-напросто вылетает из головы… Или болтается там, едва осознаваемое, как горошина в свистке. До тех пор, пока что-то не произойдет. Тогда воспоминание возвращается, свеженькое, точно старый сон, все это время хранившийся во льду, и предстает перед тобой во всей своей красе.