До сих пор прошлое если и напоминало Гилфорду о себе, то лишь проблесками, – видимо, то были предвестники, знамения, шутки его памяти. Возможно, оно ничего и не значило, это юное лицо, неожиданно всплывавшее в толпе и сразу исчезавшее, украдкой подглядывавшее из вечерних переулков, точно печальный изгой. Гилфорду очень хотелось верить, что это ничего не значит. Но он боялся, что это не так.

Эбби доела десерт и унесла чашки.

– Сегодня пришла почта из Нью-Йорка, – сказала она, вернувшись из кухни. – Я оставила ее у твоего кресла.

Гилфорд с радостью ухватился за возможность прервать мрачную череду мыслей и перебрался в помещение, которое Эбби именовала гостиной, хотя на самом деле это была всего лишь длинная южная оконечность прямоугольного, без затей дома, который он построил практически собственноручно десять лет тому назад. Гилфорд залил фундамент и возвел стены; местный подрядчик оштукатурил их и покрыл дранкой крышу. В теплом климате домостроение проще. А Эбби с Николасом вдохнули в этот дом жизнь, украсили его картинами в рамах, скатертями и салфетками, завалили углы резиновыми мячами и деревянными игрушками.

Почта оказалась несколькими старыми выпусками журнала «Эстаундинг» и кипой нью-йоркских газет. Газеты выглядели безрадостно: в них содержались подробности войны с Японией, более исчерпывающие, нежели перепечатки новостей телеграфных агентств, публиковавшиеся в «Фейетвилл гералд», но и более устаревшие.

Первым делом Гилфорд пролистал журналы. Его интерес к фантастике угас после того, как он потерял Каролину и Лили, но возродился благодаря современным журналам. Огромные космические корабли, межгалактические путешествия, инопланетные цивилизации – все это теперь казалось разом и более, и менее правдоподобным, чем раньше. Но зато эти истории переносили Гилфорда в другой мир.

Но не сегодня. Сегодня он пробегал глазами страницу за страницей, не воспринимая текста. Осознав это, переключился с чтения на разглядывание эффектных и чрезвычайно завлекательных иллюстраций.

Он клевал носом в кресле, когда донесся трезвон колокола пожарной машины, которая мчалась в город со станции в Лантерн-Хилле.

Потом зазвонил телефон.

Телефон был в Фейетвилле явлением относительно свежим, и Гилфорд еще не привык к тому, что ему домой могут позвонить, хотя в студии пользовался аппаратом уже больше года. Пронзительная трель вспорола его изнутри, точно рыбный нож.

Голос в трубке принадлежал Тиму Макелрою, его помощнику в фотостудии. «Приезжай скорее, – сказал Тим, – господи, это просто ужасно, умоляю, приезжай скорее, студия горит».

Дом Гилфорд выстроил за городом, в полумиле езды по грунтовке от ближайшей мощеной дороги. С крыльца можно было разглядеть Фейетвилл, далекую паутину улиц и домов – и столб дыма, поднимавшийся над Спринг-стрит.

Гилфорд сказал Эбби, что со всем разберется. Пусть ложится, не дожидаясь его. Он позвонит, как только появится какая-нибудь определенность. А до тех пор что толку беспокоиться попусту? В конце концов, фотостудия застрахована в «Оро-Дельта траст». Они отстроятся заново.

Эбби ничего не сказала, лишь поцеловала мужа и проводила из окна взглядом их старенький мятый «фордик», пока тот не скрылся в клубах пыли.

Месяц выдался очень пыльный. Закатное небо полыхало яркими красками, солнце готовилось коснуться края западного моря.

Гилфорд нагнал Ника, который ехал в город, вовсю крутя педали. Притормозив, он закинул велосипед в кузов своего пикапа, а для сына расчистил место спереди.

Ник выслушал новость с мрачным лицом; впрочем, он часто бывал мрачен. Большие глаза на худеньком личике. Редко можно было увидеть улыбку на этом лице, а вот хмурое выражение – пожалуйста, сколько угодно. Даже в самые счастливые свои минуты – играя, читая, что-то мастеря – мальчик сосредоточенно супил брови и крепко сжимал губы.

– Как студия могла загореться? – спросил Ник.

Гилфорд сказал, что не знает. Пока слишком рано строить предположения. Первоочередная задача – убедиться, что Тим Макелрой не пострадал, а потом посмотреть, что можно спасти.

Поросший зеленью косогор остался позади, вдоль дороги потянулись террасированные поля. Гилфорд свернул на замощенную Хай-роуд. Движение было неплотным: несколько автомашин, подводы амишей из селения под Пелеполисом да пара фермерских фургонов, возвращающихся порожняком от амбаров. Фоллет-роуд была главной улицей Фейетвилла, и, едва завернув за угол у кормохранилища, Гилфорд увидел дым. Перекресток Фоллет-роуд и Спринг-стрит перегораживала пожарная машина.

От фотостудии «Лоу и Макелрой» не осталось почти ничего. Несколько обгорелых балок да почерневший кирпичный остов.

– Ого! – ахнул Ник.

В его глазах отражалась пелена дыма. Тима Макелроя Гилфорд обнаружил под навесом Тирренского театра звукового кино. По его черному от копоти лицу струились слезы.

Машина пожарной службы с другой стороны мощенной булыжником улицы поливала дымящиеся развалины. Толпа уже начала расходиться. Большую часть присутствующих Гилфорд знал в лицо: адвокат из юридического бюро Танни, продавщица из «Блейкс», Молли и Кейт из закусочной «Лафайет». При виде Гилфорда на их лицах появилось застенчивое сочувствие. Он велел Нику ждать в машине, а сам пошел переговорить с Макелроем.

Они с Тимом были партнерами с тридцать девятого, когда Гилфорд принял решение расширить студию. Тим ведал всей коммерческой стороной дела. Гилфорд в последние годы занимался исключительно фотографией и почти все время пропадал в портретной студии. Это был – теперь приходилось говорить в прошедшем времени – неплохой бизнес. Да, преобладала рутина, но Гилфорд не имел ничего против. Ему нравилось делать снимки, проявлять пленки и зарабатывать достаточно, чтобы платить за дом на мысе и школу для Ника, да еще откладывать на старость. При случае он подрабатывал починкой электрических приборов. Когда в Пелеполисе появилась радиовышка, он заказал в Штатах крупную партию приемно-усилительных ламп производства компании «Эдикрон и Дженерал электрик», и некоторое время его маленький бизнес процветал, поскольку половина радиоприемников, которые привозили с собой переселенцы из-за Атлантики, выходила из строя: у одних соленый воздух разъедал пайку в местах соединений, другие разбалтывались при качке.

Лондонские события, разумеется, не прошли для Гилфорда даром. Первые пять лет в Оро-Дельте он кое-как пробавлялся, выходя в море матросом на местных судах или нанимаясь на сбор урожая. Изнурительная работа почти не оставляла времени и сил на раздумья. Но вечерами приходилось особенно туго. К двадцать первому году кампанийские фермы уже приносили щедрые урожаи зерна и винограда, так что не было недостатка в спирте и вине, вот и нашел Гилфорд утешение в бутылке.

Пить он бросил, когда встретил Эбби. Тогда ее звали Эбби Панческа. Американо-сицилийка во втором поколении, она приехала на Дарвинию под влиянием семейных историй о Старом Свете, которые вскружили ей голову. По опыту Гилфорда, такие особы обычно разочаровывались и возвращались в Штаты. Но Эбби прижилась. Когда Гилфорд впервые ее увидел, она работала официанткой в дешевой забегаловке под названием «У Антонио». Она вовсю балагурила с неаполитанскими портовыми грузчиками, которые были там завсегдатаями, однако они не позволяли себе даже пальцем ее тронуть. Эбби внушала уважение. Ее окружала аура достоинства – яркая, точно сияние электрической лампочки.