смогу к тебе заезжать иногда, папа, – сказал он наконец, – я теперь работаю недалеко от Шалона. А еще я собираюсь продать мамины скульптуры, я нашел галериста в Париже, мы все вывезем из амбара.

Его отец медленно моргнул. Орельен застыл, не зная точно, как истолковать этот знак, но и продолжать он тоже был не в состоянии.

– Ты был прав, папа, – удалось ему наконец выговорить, – моя жена – нехороший человек. Я подаю на развод.

Отец снова моргнул, на этот раз более внятно, более решительно.

Ему, собственно, нечего было добавить, но, выходя из больницы, он прекрасно себя чувствовал, легко и спокойно, и за ужином развлекал народ, рассказывал, что гобелены, реставрацией которых он сейчас занят, скорее всего, были сотканы в Аррасе, что в конце Средних веков Аррас стал ведущим центром производства гобеленов в Европе и во многом город обязан этой отрасли своим процветанием.

– Процветание уже не то, что было… – заметил Эрве, подлив себе вина.

В воскресенье утром Орельен принялся за работу, он фотографировал и измерял скульптуры, посылал мейлом все данные галеристу, это было несложно, но амбар очень плохо отапливался, и вечером он понял, что у него не хватит духу отправиться сейчас в обратный путь. Он останется на ночь в Сен-Жозефе и позвонит Фелиси предупредить ее, “Отречение апостола Петра” может немного подождать.

Он выехал на следующий день в семь утра. Несмотря на ранний час, Сесиль уже встала, она долго-долго обнимала его, перед тем как он сел за руль.

11

В следующую пятницу Поль и Прюданс сели на поезд до Макона. Спать в одной комнате они не будут, они обсудили это в последний момент, перед самым отъездом, пока им это сложновато, столько времени прошло; но Прюданс сказала, что постарается прийти к нему ближе к утру.

– Только вот кровать ужасно узкая, как ты знаешь, – заметил Поль; она догадывалась, но это ее не смущало, совсем даже наоборот. Он не очень понимал, почему вдруг решил спать в своей детской; с другой стороны, может, и не надо ему это понимать. Вряд ли там на стенах все еще красуются постеры с Керри-Энн Мосс, но если да, то первым делом он их снимет; он и тут не знал толком почему, но чувствовал, что так будет лучше.

По тому, как долго Сесиль ее обнимала на перроне у поезда, Поль вдруг понял, что она сделает все от нее зависящее, чтобы Прюданс было у них хорошо на выходных, чтобы она почувствовала, что вернулась в семью. Однако она не сдержала удивления, узнав, что Поль собирается занять свою бывшую комнату, но не произнесла ни слова.

Нет, в его комнате не оказалось никакой Керри-Энн Мосс, только безобидный постер “Нирваны”. Как ни странно, он заснул без всякого труда. Однако его тут же разбудил тихий скрип открывающейся двери, но он не пошевелился, не сделал никакого движения навстречу Прюданс, вместо этого съежился и вжался в стену. Ночь была темной, хоть глаз выколи, в комнате еще не похолодало, что возвещало бы о приближении рассвета, вряд ли было больше пяти утра.

Сначала она положила руку ему на талию, затем поднялась к груди. Он не сдвинулся ни на сантиметр. Затем она произвела какие-то непонятные телодвижения, почему-то задергалась и вдруг изо всех сил стиснула его, издавая невнятные звуки, Полю показалось, что она плачет. На ней все еще была детская пижама, на ощупь немного пушистая, невольно отметил он. Она слегка ослабила хватку, но все равно стискивала его еще довольно крепко, ну и ладно, ему было хорошо.

Он пролежал так долго, не шелохнувшись, ощущая ее тепло – она вся прямо пылала и дышала тяжело, ее сердечно-сосудистая система, должно быть, работала как сумасшедшая.

Дневной свет уже давно заливал комнату, когда он рискнул наконец пошевелиться, и, поворачиваясь, понял, что ему ужасно страшно.

Зря он боялся. Их губы были на расстоянии нескольких сантиметров. Ни секунды не раздумывая, Прюданс прижалась губами к его губам, всунула язык ему в рот и медленно задвигала им. Их языки сплелись, ему казалось, что так может длиться долго, всю жизнь.

Тем не менее все закончилось, ничто не вечно в подлунном мире. Они отстранились друг от друга, их тела разделяли теперь сантиметров тридцать.

– Пошли кофе попьем, – сказал Поль.

И снова Сесиль не смогла сдержать удивления, увидев, что они входят в кухню в пижамах, держась за руки. Наверное, так надо, подумала она, такой у них ритуал воссоединения. О чужих супружеских проблемах ничего нельзя сказать, ничего с ними не поделать, это тайная область, куда никому нет доступа. Можно разве что дождаться, пока с вами решат – если все же решат – поделиться, хотя, надо понимать, вряд ли это случится. То, что происходит между двумя людьми, касается только их самих и неприменимо к другим парам, не поддается ни вмешательству, ни обсуждению, это нечто лежащее вне общечеловеческого существования, вне жизни как таковой, а также вне социальной жизни, присущей многим млекопитающим, и даже глядя на потомство, которое это пара производит порой на свет, этого не понять, короче говоря, тут налицо опыт совершенно иного порядка, да и не опыт, собственно, скорее попытка.

– Орельен не поедет с нами в больницу, – сказала Сесиль, – он займется упаковкой скульптур, ему тут работы на целый день, кстати, мне кажется, перевозчики уже прибыли.

Полю потребовалась целая минута, чтобы понять, о чем она говорит. Ведь действительно Орельен уже, наверное, тут, он совсем забыл о нем, накануне вечером он с ним не виделся, они же приехали очень поздно, да и о скульптурах матери, честно говоря, он тоже забыл.

– Ну да, конечно, мамины скульптуры… – сказал он Прюданс, которая машинально кивнула, не понимая, о чем он.

– Вы сначала в душ? – спросила Сесиль, она немного торопилась, судя по всему.

– Нет, нет, мы сразу поедем, – ответил Поль.

Прюданс радостно кивнула, ей пришла в голову та же мысль: продолжить этот день вот так, не помывшись. Их тела, в общем, не слились воедино, это произойдет позже, но они долгое время касались друг друга, следы и запахи этих касаний еще не исчезли; это было частью ритуального приручения тел. Такое же явление наблюдается и у других видов животных, в частности у гусей, он когда-то давно смотрел документальный фильм на эту тему.

И правда, перед амбаром стоял грузовой фургон, его задние дверцы были широко распахнуты. Пусть пока и смутно, но ощущалось уже приближение весны, в воздухе разлилось тепло, и растения его почуяли, листья с тихим бесстыдством избавлялись от зимней оболочки, выставляя напоказ самые нежные свои части, эти