и она с ликованием в голосе сказала ему, что отец уже три дня как нормально питается. Конечно, все продукты приходится взбивать в миксере до состояния пюре, зато он вновь обрел способность получать от еды удовольствие.

– А от вина? – спросил Орельен.

– Ну да, и от вина, вино же это жидкость, какие проблемы.

Орельен мало что смыслил в медицине, и когда Сесиль упомянула о риске “аспирации”, он не понял, про что она. Она обрадовалась, что они скоро увидятся, пусть приезжает, когда хочет. Через неделю, сказал он, максимум две. Он добавил, что будет один; она ничего на это не ответила.

Последняя неделя января выдалась для Поля напряженной, Брюно был чрезмерно оптимистичен, на решение проблем, вызванных его отсутствием, ушло больше времени, чем он думал. Они встречались раз в неделю, Поль излагал ему некоторые спорные моменты, требующие немедленного решения, – и то для порядка, они так привыкли работать вместе, что почти всегда он легко предугадывал его реакцию. Затем запускался механизм Берси – эта хорошо отлаженная и мощная административная машина слегка буксовала на старте, но со временем все значительно упрощалось.

Стратегия Солен Синьяль в общем и целом не сработала; запевал из леваков-моралистов стало совсем не слышно, даже она не ожидала этого, а увальни гуманисты так и не сдвинулись с места. Надо сказать, что впервые подвели и евреи; тот факт, что среди кандидатов не оказалось никого из Ле Пенов, безусловно, сыграл роль в их самоустранении. Старик Ле Пен приближался к 99-летию, но все никак не решался умереть. Вот бы ему отпустить свою очередную шуточку о печах[39] и в самый последний момент подгадить родной партии; Солен еще возлагала на него какие-то призрачные надежды, но сама уже не слишком в это верила: поскольку новый кандидат не носил его фамилию, он явно считал, что уже не может его контролировать. Сам он “готовился предстать перед Спасителем” – больше в интервью из него ничего не удавалось выудить, и прогнозы второго тура так и не сдвинулись с отметки 55–45, застряв на ней с самого начала.

Поль с неизменным удовольствием общался с Раксанэ. Всегда энергичная и жизнерадостная, она обладала к тому же впечатляющей коллекцией боди – бирюзовое, мятно-зеленое, малиновое, ей, очевидно, нравились все цвета радуги; к тому же все боди примерно одинаково ее облегали. Судя по всему, она отлично ладила с Брюно, но, конечно, не спала с ним, Брюно бы себе этого не позволил, только не сейчас, не на этом этапе, тут могли возникнуть проблемы деонтологического характера, хотя, по правде говоря, деонтологическая этика в “Слияниях” никого, похоже, особо не волновала. Но Брюно пошло на пользу уже то, что она считала его полноценным мужчиной, и вроде он сам заодно об этом вспомнил. У Раксанэ от природы был сексуальный взгляд на людей, и она даже не думала это скрывать, что действовало очень умиротворяюще.

С Прюданс ситуация не изменилась, ну разве что совсем чуть-чуть. Теперь по утрам они вместе шли на работу и возвращались приблизительно в одно время. По вечерам вели долгие беседы в общесемейном пространстве, а потом отправлялись спать каждый в свою комнату. Они по-прежнему не ели вместе, но однажды вечером Поль с волнением обнаружил в холодильнике два ломтя запеченного паштета, купленных Прюданс специально для него.

Вечером второго февраля она ушла отмечать саббат Имболк, ее единоверцы устроили праздничную вечеринку. Этот саббат, если верить Скотту Каннингему, знаменовал собой восстановление богини после рождения бога. Тепло оплодотворяет землю (то есть богиню), что способствует проращиванию семян и появлению всходов; так возникает первый трепет весны. Прюданс явно пыталась, изо всех сил пыталась восстановить связь с миром, с природой, со своей собственной природой. Было бы неплохо, подумал Поль, предложить ей поехать с ним в Сен-Жозеф, как только он сам туда выберется; она действительно беспокоилась о состоянии здоровья его отца и всегда любила этот дом; вдруг они смогут ощутить там новый импульс, начать все заново, начать новую жизнь; ему очень хотелось на это надеяться.

Драпье позвонил Орельену в понедельник 15 февраля рано утром, он как раз приехал в Шантийи. Все готово, сказал он, можно приступать к работе в Жермоле уже в четверг. Попрощавшись, Орельен понял, что ему надо уехать в среду вечером, через два дня, он и не предполагал, что освобождение так близко. Более того, Инди нечего будет возразить против его поездки – скорее наоборот, ведь он займется также и продажей скульптур. В конце концов, они с галеристом сошлись на тысяче двухстах евро за штуку, но он так и не решился сообщить об этом жене. У владельца галереи, открытой в помещении бывшей фабрики в Роменвиле, было достаточно складских помещений, да и транспортные расходы он брал на себя.

В полдень он пригласил на обед свою молодую коллегу, недавно пришедшую в их отдел, они вместе работали над “Отречением апостола Петра”. Ресторан находился в самом замке, на месте бывших кухонь Франсуа Вателя, мажордома принца Конде, – возможно, он был хорошим поваром, но в историю вошел скорее благодаря своему самоубийству.

– Мы что-то празднуем? – спросила Фелиси, ее удивление было вполне объяснимо, обычно вместо обеда он прямо на рабочем месте съедал за пять минут врап с курицей.

– Не совсем. В общем, мне кажется, что я скоро смогу развестись.

– А! – Она проявила похвальные чудеса сдержанности, дождалась, пока принесут основное блюдо, и только потом начала задавать вопросы. Он заговорил без особого смущения, почти откровенно, хотя и приукрасил слегка историю. На ее вопрос, есть ли у них дети, он ответил, что нет.

– О, это хорошо, – сказала она, – нет детей, нет проблем…

Большинство людей подумали бы точно так же, Фелиси думала, как и большинство людей, очень с ней было спокойно, с Фелиси, во всех отношениях.

Он собрал чемодан накануне вечером, чтобы не возвращаться в Монтрёй, и выехал из Шантийи в четыре часа дня. На окружной были сплошные заторы, на трассе немногим лучше, часов в девять он понял, что доберется до Сен-Жозефа очень поздно, и вообще уже начал уставать, так что лучше будет переночевать в Шалоне. Он без проблем снял номер отеле “Ибис Стайлз” на северном съезде к Шалону. Ресторан был еще открыт, но в нем сидели только два человека, ужинавшие в полном одиночестве, каждый за своим столиком: парень лет сорока, похожий на торгового агента, – ну, на торгового агента, каким его изображают в кино, в жизни ему никогда не попадались торговые агенты, – и женщина чуть помоложе, по виду продавец-консультант, что-то было такое в ее макияже или в одежде, он не очень в этом разбирался, продавцов-консультантов он тоже не особо знал, его сведения о мире были весьма ограниченны. Он