– Если все было так, как ты рассказываешь, я простовосхищаюсь тобой, – сказал ей Луис.

– Однако, ты думаешь совершенно по-другому, – сказала Речелс уверенностью, считая, что она выше этого. Луис не стал протестовать. Онрешил, что его жена может, при известных обстоятельствах, избавиться от своихстрахов, прогорклых воспоминаний, которые преследовали ее так долго.., вовсяком случае, от большей их части. Луис Крид не был психиатром, но знал: такиержавые, полузабытые страхи есть у любого человека, и люди вынужденывозвращаться к этим воспоминаниям, ворошить их, даже если рана при этомначинает снова болеть, словно уродливые и зловонные гнилые зубы в черныхкоронках воспаленных нервов; зубы с больными корнями. Остается это в забытых,вредных подвалах памяти: если Бог – добро, то Он дремлет где-то в ее самыхкрепких снах. В своих откровениях Речел могла зайти так же далеко, как и внедоверии.., это говорило не только о ее храбрости. Луис боялся за жену, носейчас он приободрился.

Теперь он сел и включил свет.

– Да, – проговорил он. – Я восхищаюсь тобой. И если мненеобходимы причины для.., для настоящей ненависти к твоим родителям.., вот однаиз них. Ты никогда не должна была оставаться с Зельдой одна, Речел. Никогда.

Словно ребенок – восьмилетний ребенок, с которым случилосьчто-то невероятное… Речел заявила Луису:

– Луис, это же была Еврейская Пасха!..

– Меня не волнует причина, – ответил Луис с неожиданнонахлынувшей сильной яростью, которая заставила Речел аж отшатнуться от мужа. Онвспомнил студентов, подрабатывающих сиделками, тех двух практиканток, которыхзлая удача привела в первый день семестра на работу, именно тогда, когда умерПасков. Одна из них, упрямая дамочка по имени Клара Шаверс, вышла на работу наследующий день и работала так хорошо, что даже на миссис Чарлтон произвелавпечатление. Другую они больше никогда не видели. Луис не был удивлен и непорицал ее.

"Откуда брались сиделки? Они были из службыдипломированных Медсестер.., они ушли, оставив восьмилетнего ребенка сумирающей сестренкой, возможно, совершенно ненормальной. Почему? Потому чтобыла Еврейская Пасха. И потому, что элегантная Дора Голдмен не могла вынестивонь в это особое для евреев утро, вынуждена была уехать из дому. Речел однаосталась на дежурстве. Хорошие родственнички! Дежурила Речел. Восемь лет,косички, кофточка армейского покроя. Речел дежурила, вдыхала вонь. Может, онине отправили ее в лагерь «Закат в Вермонте» на шесть недель только для того,чтобы она дежурила у постели своей умирающей, безумной сестры?.. Десять новыхнаборов рубашек и джемперов для Гаджа и шесть новых платьев для Элли, и «яоплачу вашу учебу в институте». Но где же была чрезмерно раздутая чековаякнижка, когда ваша дочь умирает от менингита спинного мозга, а другая ваша дочьсидела с ней, вместо медсестры, вы – ублюдок? Где были ваши дипломированные,с…е сиделки?

Луис встал с кровати.

– Куда ты? – встревожилась Речел.

– Принести тебе валлиума.

– Ты знаешь, я не…

– Сегодня вечером стоит его принять, – сказал Луис.

Позже, в кровати, Речел сказала Луису:

– Я слышала, о чем ты с ней говорил.

– И ты не одобряешь? – спросил Луис. Он решил, что, можетбыть, лучше будет разобраться с этим, раз Речел сама так хочет.

– Да, – ответила Речел, чуть поколебавшись. Не слишком-тоэто на нее похоже. – Да, Луис, этот разговор мне не понравился. Я неожиданноиспугалась. Ты же знаешь меня. А когда я пугаюсь, я перехожу к обороне.

Луис не мог вспомнить, чтобы Речел когда-нибудь говорила стаким усилием. Неожиданно он почувствовал, что должен вести себя осторожнее,чем раньше, когда говорит с Элли в присутствии Речел. Он чувствовал себя так,словно попал на минное поле.

– Испугались чего? Смерти?

– Не моей, – проговорила она. – Я твердо уверена.., чего-тобольшего. Когда я была маленькой, я больше думала об этом. Забытые сны. Сны очудовищах, которые явятся в мою кровать съесть меня… Все чудовища выгляделипохожими на мою сестру Зельду.

«Да, – подумал Луис. – Все дело именно в этом. Наконец этовсплыло на поверхность впервые за время их супружеской жизни».

– Ты не рассказывала о ней, – сказал Луис. Речел улыбнуласьи прикоснулась к нему.

– Ты, Луис, такой хороший… Я никогда никому не рассказывалао ней. И я пыталась никогда о ней не думать.

– Всегда предполагал, что на это у тебя есть свои причины.

– Да.

Речел замолчала, задумавшись.

– Я знаю, она умерла.., менингит спинного мозга…

– Менингит спинного мозга, – повторила Речел. – Нигде в домедаже не осталось ее фотографии.

– Есть фотография маленькой девочки в альбоме твоего отца.

– В его кабинете! Да. Я о ней забыла. И моя мать, думаю,носит одну фотографию в бумажнике. Зельда была на два года старше меня. Оназаболела.., и лежала в дальней спальне.., она лежала в дальней спальне, словнонаша нечестивая тайна!

Неожиданно Речел откинулась на подушки, затряслась врыданиях. Луис решил, что это начало истерики и встревожился. Он потянулся кжене, взял ее за плечо, но Речел отодвинулась от него. Луис успел толькоухватить кончиками пальцев ночную рубашку жены.

– Речел.., крошка.., я не…

– Не говори ничего, – сказала она. – Не утешай меня, Луис. Уменя только один раз хватит сил рассказать об этом. Наверное, после я не смогузаснуть.

– Это ужасно? – спросил он, уже зная ответ. Слова Речелобъясняли очень многое, даже те вещи, которые никогда не связывались раньше соСмертью, по крайней мере, для Луиса. Речел никогда не ездила с Луисом напохороны.., даже на похороны Эла Лока, его приятеля-студента, который погиб,врезавшись на мотоцикле в городской автобус. Эл был постоянным гостем в ихквартире, и Речел он нравился. Но на его похороны она не пошла.

«В тот день ее вырвало, – неожиданно вспомнил Луис. – У нееначинался грипп.., или что-то в таком роде. Выглядело серьезно. Но на следующийдень с ней было все в порядке… После.., похорон с ней снова стало все впорядке», – поправил он сам себя. Вспоминая, он подумал, что ее тошнота можетбыть чистой психосоматической реакцией.

– Все правильно, это ужасно. Хуже, чем ты можешь себепредставить, Луис. Мы день ото дня видели, как прогрессирует ее болезнь, исделать ничего не могли. Ее мучила постоянная боль. Казалось, ее телоссохлось.., съежилось.., ее плечи сгорбились, а лицо осунулось, словнопревратилось в маску. Руки – словно птичьи лапки. Иногда я кормила ее. Яненавидела ее, но делала это и никогда не говорила: «фу!» Когда ее болистановились совсем невыносимыми, родители давали ей кучу лекарств – сперваслабые, а потом те, которые могли превратить ее в наркоманку, если бы онавыжила. Но, конечно, все знали: она уже никогда не вернется к нормальной жизни.Я считала, что она.., наша тайна от всех. Потому что мы.., хотели ее смерти,Луис, мы желали ее смерти, и нельзя было сделать так, чтоб она больше нечувствовала боли. Она выглядела таким чудовищем.., и постепенно она становиласьвсе ужаснее и ужаснее…